Повседневная жизнь советского разведчика, или Скандинавия с черного хода - Борис Григорьев Страница 17

По характеру осторожен, замкнут, женат.

В его задачу входило введение меня в курс датских культурно-политических событий и реалий и плавное подключение к коллективной работе посольства. Ломакин представил меня руководству Общества, и под его наблюдением я стал делать первые робкие шаги на поприще укрепления дружбы Дании с Советским Союзом. Конечно, большинство активистов Общества были коммунистами, но не все. Уже тогда мне бросилось в глаза, что средний возраст членов Общества, как и в датской компартии, склонялся к шестидесяти годам, что давало пищу для размышлений. Конечно, не все симпатизирующие нам в те годы датчане состояли в Обществе, но если среди активистов преобладали одни старики и коммунисты, то напрашивался вопрос: кто же встанет во главе этой организации через десяток лет?

При мне сменились несколько руководителей Общества. Когда я приехал в Копенгаген, правление возглавлял Ингмар Вагнер, но в 1973 году его сменил 78-летний адвокат и общественный деятель Хермуд Ланнунг — можно сказать, легендарная личность. Благодаря своему колоссальному опыту и авторитету, он в значительной степени способствовал активности этой общественной организации, но в силу своего преклонного возраста с трудом уже справлялся со своими обязанностями. К тому же Общество было у него не единственной общественной нагрузкой.

Хермуд Ланнунг — ходячая история нашего века. Родился он в семье датского помещика на острове Зеландия (впоследствии он будет называть себя «деревенским пареньком»), окончил провинциальную гимназию города Соре, которая дала стране не одного политического и государственного деятеля. Главной особенностью этого датского Кэмбриджа было то, что уже в начале века там преподавали русский язык. Это и определило судьбу Хермуда.

В начале 1917 года в одной датской газете появляется объявление о том, что датской миссии в Петрограде требуется сотрудник со знанием русского языка. Студент юридического факультета Копенгагенского университета не раздумывая подает заявление в Министерство иностранных дел, и в марте 1917 года он уже гуляет по улицам революционной русской столицы, представляя кроме датского МИД также и Датский Красный Крест. «Деревенский паренек» из Зеландии становится свидетелем исторических событий в России, оказывается в самой гуще политических перепитий. Он закладывал ватой уши от выстрелов «Авроры», видел и слышал Ленина, представившего первый декрет советской власти о мире, ходил на Дворцовую площадь сразу после взятия Зимнего дворца революционными матросами, солдатами и рабочими и нюхал запахи разлитого ими на площади вина из царских подвалов.

В 1919 году Дания прерывает отношения с большевистской Россией, и Ланнунг возвращается домой. Но уже в 1922 году он появляется в нашей стране снова — на этот раз в качестве комиссара Миссии норвежского полярного исследователя, путешественника и гуманиста Фритьофа Нансена с целью оказания помощи голодающим. За два года работы Хермуд Ланнунг исколесил почти всю матушку-Россию, многое там увидел и пережил. В январе 1924 года он оказывается в Москве и как представитель нансеновской миссии участвует в похоронах Ленина, сопровождая гроб с его телом с Павелецкого вокзала и стоя в почетном карауле в Колонном зале рядом с Крупской. Обо всем этом он написал в своей книге «Моя молодость в России».

В Дании Ланнунг вступил в радикальную партию, традиционно занимающую пацифистские позиции, и активно участвовал в движении за мир и разоружение. в течение двадцати лет Ланнунг неразрывно был связан с деятельностью ООН — сначала как представитель Дании в ООН, а потом сотрудник ее аппарата на должностях председателя различных комитетов и комиссий. За свою неутомимую работу в интересах мира он награжден медалью ООН — случай чрезвычайно редкий в практике этой международной организации.

После работы в ООН, не прекращая общественно-политической деятельности, Ланнунг открывает в центре Копенгагена свою адвокатскую контору, и вот в этом качестве мне посчастливилось застать его в Копенгагене в 1970–1974 годах.

Хермуд Ланнунг вел тогда дела Инъюрколлегии — общественной организации при Коллегии адвокатов Советского Союза, созданной для оказания помощи советским гражданам, у которых за границей открывалось наследство от умерших родственников. Практически во всех странах Европы и Америки Инъюрколлегия имела своих представителей в лице местной адвокатуры и исправно выколачивала деньги из-за границы. Наследственная масса в виде твердой валюты, за вычетом гонорара и накладных расходов адвокатов, поступала в советскую казну, а наследникам выдавался ее эквивалент в рублях — опять же за вычетом налога и стоимости услуг Инъюрколлегии.

Консульские учреждения Советского Союза выступали в качестве посредников между вышеуказанной организацией и иностранными адвокатами на местах. В консульском отделе посольства мне был сразу передан участок работы по линии Инъюрколлегии, и я был представлен Хермуду Ланнунгу. Как только в стране открывалось наследство в пользу советского гражданина, к нему сразу подключался Хермуд Ланнунг. Он сообщал, какие формальности нужно выполнить для реализации того или иного дела — как правило, эти формальности ограничивались сбором и пересылкой в консульский отдел различных метрик с доказательствами степени родства советского наследника с умершим в Дании наследодателем, я уведомлял об этом Инъюрколлегию, и та приступала к розыску наследника на обширных территориях Советского Союза.

Дела эти велись годами, но тем не менее большинство их реализовывалось — по пять-шесть дел в год, и консульский отдел с гордостью отчитывался о пополнении государственной казны энной суммой в валюте.

X. Л аннунгу уже было под восемьдесят, но выглядел он достаточно бодро, не пропускал ни одного приема в посольстве и твердо держал своей сухонькой ручкой стакан с джином и тоником. Чувствовалась большая дипломатическая школа! Небольшого роста, сухонький, осанистый, с седым чубчиком на коротко постриженной маленькой воробьиной головке, вросшей в плечи из-за приобретенной сутулости шеи, одетый в строгий темный костюм с галстуком, он важно восседал в адвокатском кресле, когда я приходил к нему в контору, или с той же значительной миной на лице и подчеркнутой значимостью своей персоны расхаживал по представительскому залу посольства. Казалось, что перед тобой важный и неприступный деятель.

Но все это было чисто внешнее, навязанное обстоятельствами и условностями его бывшей деятельности. При разговоре его одухотворенное личико расплывалось в доброй сердечной улыбке, он приятно скашивал головку, смотрел снизу-сбоку-вверх на своего собеседника и начинал щебетать. Да, да, именно щебетать. С возрастом его голосовые связки утратили звонкость, и он шелестел-щебетал милым птичьим говорком, внимательно выслушивая своего визави и стреляя в него молодыми, сохранившими юношеский блеск цепкими глазками. Он так непринужденно вел беседу, что я забывал, что являюсь всего-навсего каким-то атташе посольства, стоявшим на самой низшей ступеньке посольской иерархической лестницы, и чувствовал себя, по крайней мере, бывалым советником.

Ланнунг всегда старался говорить со мной на русском языке, которым он владел очень и очень неплохо. Он любил во всем точность и часто переспрашивал, словно начинающий студент, правильно ли выразил мысль.