На островах ГУЛАГа. Воспоминания заключенной - Евгения Федорова Страница 16

Конечно, все для нас сводилось к простейшему вопросу — есть Бог или нет? Накажет он Бебку за пренебрежение к ее религиозным обязанностям или не накажет? В конце концов мы решили, что в этом можно убедиться простым экспериментальным способом. Христос, по нашим понятиям, был «очень верующим», и потому с ним происходили разные чудеса. Если, рассуждали мы, подобно Христу, мы вручим себя ВСЕЦЕЛО воле Божией, положимся на его милость и доброту, неужели же он, БОГ, не отнесется к нам милостиво и не выкажет нам этого каким-нибудь самым простым и понятным способом?

Для такого «запроса» к Богу мы придумали маленький и простой эксперимент — пустяковое даже не чудо, а малюсенькое «чудечко», которое, конечно же, Богу ничего не стоит сотворить для того, чтобы доказать нам свое существование. В Смоленске был городской парк, называвшийся Лопатинским садом по имени богачей Лопатиных, которым он когда-то принадлежал. В Лопатинском саду было небольшое подковообразное озерцо, по которому летом плавали лодочки с влюбленными парочками, а зимой устраивался каток.

Была поздняя весна. Снег почти весь стаял. Тронулся лед на Днепре, а озерцо в парке все еще стояло подо льдом, ставшим серым и грязным, покрытым огромными лужами и трещинами. Каток давным-давно уже закрылся. Этот сад и озерцо с тающим льдом и были выбраны местом нашего богословского эксперимента. Если Христос благодаря своей вере мог запросто ходить по волнам, то неужели ему трудно провести нас через тающее озерцо? Конечно, мы не Христосы, но ведь и в озерце — не морские волны, и все же кое-какой ледок еще держится!

И вот мы, крепко-накрепко «вручив себя милости Божией», смело двинулись через озеро, как были, еще в зимних шубах и башлычках. Не дойдя и до середины, мы убедились, что «Бога нет». Лед под ногами разъехался, и мы с головой погрузились в ледяную воду. До сих пор помню первое ощущение — как будто обдало кипятком! Тут уж было не до милости Божией, мы вынырнули и стали орать благим матом.

Прибежали какие-то солдаты и вытянули нас, отчаянно ругаясь при этом. Хорошо, что еще удалось упросить их не отводить нас в милицию. Я помчалась домой, надеясь как нибудь незаметно переодеться и высушиться до прихода мамы. Все сошло гладко, хотя шуба еще дня два была сыроватой. Мама ничего о «философско-религиозных» вопросах не узнала, а у нас с Бебкой даже насморка не случилось — нам все было как с гуся вода!

…Но венцом всех наших похождений стала история с курами.

Понятия о нравственности вообще были у нас не только смутными, но и своеобразными. Все истины были смещены. Бога, как мы лично убедились, не существовало. У князей Щербатовых было отнято имение, имущество. Даже Бебкины игрушки красовались теперь в «народном музее», чем она очень гордилась. Отсюда довольно логично вытекало: у кого чего-то много — можно отнять, это будет только справедливо.

Всегда хотелось есть. Суп из воблиных головок и дранки из картофельной шелухи не очень насыщали. А в деревне мы видели целые табуны кур, мирно копавшихся под плетнями огородов. Почему и нам не взять себе хотя бы одну? Все равно у хозяина останется еще много…

В конце концов мы украли курицу… Это была великолепная черно-бронзовая курица с красноватым отливом, с желтым ожерельем на шее, крупная и тяжелая… Мы поместили ее в наш сарай. Маме я сказала, что выменяла курицу на мою браслетку из «нового золота» — в то время часто меняли белье или какие-нибудь вещи на продукты у крестьян. Меня мама тоже иногда посылала за картошкой или молоком в обмен на наволочку или полотенце.

Когда наша курица снесла первое яйцо — крупное, гладкое, желтоватого цвета! — ликованию нашему не было предела! Со второй курицей получилось хуже. Когда мы охотились за ней, нас заметили. Мы сунули ее в мешок и стали удирать со всех ног. Летели стрелой добрый километр, и бедная курица задохлась в мешке, болтаясь за спиной у Бебки. Однако мы здраво рассудили: задохлась ли курица или просто зарезана — какая, в сущности, разница? Жаль, конечно, курицу, но уж раз так получилось, не пропадать же добру зря! Мы ощипали ее и принесли моей маме — снова как «выменянную».

Ну и пир же у нас был! Курица оказалась на редкость жирной и просто таяла во рту. Мама удивлялась, как я сумела выменять такую замечательную курицу?! Но, как всегда, всему приходит конец и все тайное становится явным! Все раскрылось. Мама нашла «выменянную» браслетку, которую я просто куда-то засунула. Разразилась гроза и… я во всем призналась.

Много было горьких слов, слез и обещаний, что такое больше никогда не повторится. Мама потребовала, чтобы оставшаяся в живых курица (которая продолжала нести такие великолепные яйца!) была немедленно возвращена хозяевам, а Бебкиной ноги чтобы больше не было в нашем доме, раз и навсегда!

Мамины решения всегда отличались радикальностью и непреклонностью. Нашей дружбе с Бебкой был нанесен сокрушительный удар. Конечно, мы продолжали тайно от мамы встречаться от случая к случаю, но нашим «вольным похождениям» пришел конец. Я подозреваю, что мама догадывалась о наших тайных встречах, но делала вид, что ей ничего неизвестно, и никогда не спрашивала о Бебке, очевидно, боясь поставить меня перед необходимостью солгать.

Но все же еще один-единственный раз Бебке было суждено побывать в нашем доме при очень печальных для нее обстоятельствах. Когда пришла весна 1919 года и зазеленели далекие перелески, вся семья Щербатовых — брат Дмитрий, который дразнил наших коз и дергал нас за косы, сестры, княгиня-мать и 80-летняя бабушка — все были расстреляны без суда и следствия. За наглухо закрытыми ставнями люди испуганно шептались: «Какой ужас! И за что, почему? Неужели только за то, что были князьями? Но ведь все имущество было национализировано! И при чем же тут дети?»

Передавались романтические слухи: 16-летняя красавица княжна Ирина сказала перед расстрелом: «Как грустно умирать молодой». Что сказал 14-летний Дмитрий и 80-летняя бабушка, было неизвестно. Из всей семьи только бабушку Бебка горько оплакивала, только ее ей действительно не хватало.

Бебка оказалась совсем одна, квартира была опечатана, и всего-то хозяйства у нее осталось — Бебека да Мемека.

Вскоре маме предложили место единственной учительницы начальной школы в деревне Боровой в часе езды от Смоленска по железной дороге. В заработную плату входили кое-какие продукты, собираемые с родителей учеников. Мама согласилась, и мы стали готовиться к отъезду. В связи с этим мама позволила мне позвать Бебку к нам домой, чтобы проститься с ней. Когда она появилась, то выглядела слегка осунувшейся и немного печальной. О семье не говорила. Только раз упомянула бабушку и отвернулась, чтобы не показать набежавших слез. Бебка рассказала, что в Петербурге отыскались какие-то ее дальние родственники, к которым она собирается уехать, как только продаст коз.

Так наши пути с Бебкой разошлись навсегда. Что я знаю о ней теперь? Где она, чем занимается? Ведь могла же ей, уже взрослой, прийти в голову мысль отомстить за смерть родных? Ведь Бебка всегда была решительна и смела. Разве не могла она попытаться организовать тайное общество для борьбы с советской властью или не организовать, а войти в таковое, если оно вообще существует. Вдруг общество провалилось, и все его члены арестованы, сидят тут же, на Лубянке, рядом со мной, может быть, вот за этой самой стеной? Их допрашивают и заставляют называть всех, кого они знают или когда-то знали. Бебка вспоминает и называет меня. И вот я арестована за связь с тайным политическим обществом, о котором ровно ничего не знаю. Господи, как же я смогу это доказать?