Правда о «золотом веке» Екатерины - Андрей Буровский Страница 15

Казалось бы, вновь утверждается российский престол, на короткое время попавший в руки скверной женки, второй супруги Петра, которую и не понять было, как надо правильно называть: Екатериной или Мартой. Два года сидела она на престоле, пока померла, не в последнюю очередь от пьянства, а Меншиков, торговавший в детстве пирогами, был чем–то вроде императора…

Теперь как будто конец сраму, власть взял прямой потомок Петра I, его родной внук, и тоже Петр. Молод? Так вырастет! И вообще — официально служба дворянина начиналась с 15 лет. Возраст этот людям XVIII века отнюдь не казался младенческим. Тем более царь женится, официально переходит грань, отделяющую «вьюноша» от взрослого мужика, от полноправного взрослого.

Трудно сказать, как повернулась бы история России, проживи юный император еще 20—30… ну даже хотя бы 10 лет. Если бы успел он осуществить хотя бы одно из возлагавшихся на него ожиданий: стать отцом нескольких сыновей, исключить угасание династии. Но даже и этой надежде, скромнейшей из всех возможных, сбыться не было суждено…

Еще хрипел в последних муках юный царь, а рядом со смертным одром разворачивались «страсти по власти»: заседали восемь членов Верховного тайного совета, высшие чиновники государства, искали императору преемника. Для решения важнейшего вопроса Верховный тайный совет расширил сам себя: включил в себя двух Долгоруких и одного Голицына и состоял теперь из четырех Долгоруких, двух Голицыных, канцлера Г.И. Головкина и А.И. Остермана, которого поносили, бранили, но без которого мало что умели сделать.

Эти восемь человек, сверхузкий олигархический кружок, гораздо уже старого, допетровского боярства, — они–то и распорядились в очередной раз престолом Российской империи.

Князь Алексей Григорьевич Долгорукий потребовал было престола для своей дочери Екатерины, показывал «некое письмо, Петра II завет» (как рождался этот «завет» и кто его писал, мы знаем), но никто не стал даже обсуждать кандидатуры, и князю не очень дипломатично посоветовали заткнуться. Так что самой несерьезной претенденткой стала Екатерина Долгорукая.

В числе возможных претендентов на престол называли Евдокию Лопухину, царицу–монахиню, первую жену Петра I, младшую дочь Петра Елизавету, двухлетнего сына умершей к тому времени старшей дочери Петра Анны, герцога Голштинского (будущего Петра III), трех дочерей царя Ивана….

Как заключает В.О. Ключевский,

«кандидаты ценились по политическим соображениям, по личным или фамильным сочувствиям, но не по законным основаниям».

Уже под утро держал речь князь Дмитрий Михайлович Голицын и говорить начал о том, что Бог наказует Россию, отняв у неё императора, на которого возлагалось столько надежд. Елизавета и Анна, дочери Петра от Екатерины, продолжал Голицын, — незаконнорожденные; Анна родилась в 1707 году, Елизавета — в 1709, а Петр и Екатерина обвенчались в 1712 году. Можно ли возводить на престол незаконнорожденных?!

Завещание — «тестамент» Екатерины о передаче власти Петру II, а после него — Елизавете Петровне незаконен, так как сама Екатерина — лицо низкого происхождения и не имела права занимать престол. А раз так, надо перейти к старшей линии династии, к дочерям старшего брата Петра, Ивана Алексеевича. Но Екатерина Ивановна — жена мекленбургского принца, к тому же человека вздорного, возводить её на престол Российской империи по многим причинам неудобно. А вот Анна Ивановна, вдова курляндского герцога, очень даже удобна для возведения на престол. Тем более она дочь матери из старинного русского рода, женщина, одаренная «всеми нужными для престола качествами».

Подействовали красноречие Дмитрия Михайловича или какие–то иные факторы, но с его аргументами верховники согласились: быть на престоле Анне Ивановне, племяннице Петра Великого!

— Так! Так! Нечего больше рассуждать, выбираем Анну! — кричали верховники.

Но князь Дмитрий Михайлович не считал, что все уже решено:

— Ваша воля, кого изволите, только надо и себе полегчить, — снова обратился он к собравшимся.

— Как это себе полегчить? — спросил сенатор Головкин.

— А так полегчить, чтобы себе воли прибавить, — разъяснил Голицын.

— Хоть и зачнем, да не удержим того, — возразил Василий Лукич Долгорукий (как видно, прекрасно поняв, о чем это вдруг заговорил Голицын).

— Право, удержим! — настаивал Дмитрий Голицын.

И прибавил после изъявления общего согласия выбрать Анну:

— Будь ваша воля, только надобно, написав, послать к её величеству пункты.

Присутствующие ничего не поручали князю Дмитрию, но и были вовсе не против «пунктов». Как видно, поняли они его с полунамека: всем было понятно, что означает «себе полегчить», «себе воли прибавить» и что такое эти «пункты». Никаких дебатов по этим вопросам верховники не начали и вели себя как люди, хорошо знающие предмет разговора. Остается предположить, что и раньше разговоры о «пунктах» между ними велись — по крайней мере, иначе эта сцена становится совершенно непонятной.

Точно так же и с самой кандидатурой Анны… В свете того ужаса, которым стало ее правление, какой–то злобной издевкой, чёрным юмором звучат слова о «всех нужных для престола качествах». Хоть убейте, не в силах предположить, что эти «качества» — злобный характер Анны, её жестокость, грубость и бескультурье — не были известны высшим лицам в государстве Российском. Может быть, демагогические похвалы Голицына Анне и слушались без возражений, потому что с ее именем связывалось НЕЧТО? В смысле нечто, вовсе не связанное с ее качествами, но становившееся возможным, если ее все–таки избрать. По крайней мере мы просто вынуждены сделать такое предположение… Только предположение, разумеется, а никак не уверенное заключение.

Не забудем еще, что весь этот разговор, включая и желание «послать к ее величеству пункты», происходит всего между восемью людьми. Они принимают решение, все остальные только ждут. Тем временем, пока они решают, в другом зале дворца генералы и сенаторы дожидались, о чем решат верховники, и предстояло еще сообщить о своем решении им. Когда же верховники вышли к ним и объявили о своем решении, никто не возразил, но Павел Ягужинский, словно подслушав слова Голицына, подбежал к ним и завопил:

— Батюшки мои! Прибавьте нам как можно воли!

Опять складывается уверенность: о чем–то они все молчаливо знают; что–то важное известно им всем, этим многого не договаривающим людям. Все–то они сразу понимают связь между избранием на престол Анны Ивановны и тем, чтобы «прибавить им как можно воли». Похоже, что Павел Ягужинский с его бешеным темпераментом вслух сболтнул то, о чем молчат все эти люди — генералы и сенаторы.

Во всяком случае, у собравшихся не только не возникает возражений, но нет даже и вопросов — а почему именно Анна?! Неужели все они уже слышали речь князя Дмитрия Голицына и уже успели с ним согласиться?! Как хотите, а как говорил Буратино: «Тс! Тут какая–то тайна!» За происходящим в это морозное утро очень угадывается что–то хорошо знакомое участникам, но совершенно не попавшее в официальную летопись.