Судьба штрафника. «Война все спишет»? - Александр Уразов Страница 15

Итак, неделя свободы! Как ею распорядиться? Галя? Нет, зачем затягивать узел, который может быть разрублен войной. Война уже подкатилась к воротам Сталинграда, разрывы мин и снарядов многократным эхом гремят в ущельях гор Кавказа. Я еду туда и могу попасть под жернова войны. Можно ли опалить первые чувства юной, нежной девушки? Нет, продолжить начатое можно, только пройдя войну! Я пока могу справиться со своими чувствами, и не надо их растравлять и углублять, пока будущее под вопросом.

В первое утро свободного дня я спал до 10 часов. Потом бродил по городу. Вокруг безлюдно — все работают, все заняты, и, кажется, я один выброшен из этой трудовой жизни. Вышел на отвесный высокий берег Томи. Дух захватило от красоты. На левом берегу поднимались невысокие горы, поросшие лесом.

На следующий день я пошел на рынок, купил сливочного масла, сала и меда. Масло начало таять, и я слил его в бутылку, смешав с медом. При расчете в конторе у меня отобрали продовольственные карточки, но вырезали мне талоны по день призыва — я их отоварил. Купил я и бутылку водки — в то время и ее продавали по талонам.

В воскресенье вечером я пригласил своих друзей отметить проводы, потом гурьбой пошли в городской сад, побродили, позубоскалили. Ребята не пошли даже с девушками, которые липли к нашей компании. Поздно вечером простились. Увидимся ли вновь, и если да, то когда?

В понедельник из военкомата нас строем повели на сборный пункт. Длинный двухэтажный дом, сараи по периметру, высокий деревянный забор. За нами захлопнулись ворота с будкой часового. В просторном дворе построили в шеренгу по четыре, произвели перекличку. К нашему строю четко подошел начальник пересыльного пункта. Он поздоровался, сообщил распорядок на пересыльном пункте, сказал, что самовольная отлучка будет расцениваться как дезертирство — со всеми вытекающими последствиями. Здесь будут формироваться маршевые команды и направляться в части в сопровождении представителей этих частей. После старшина объяснил, что все должны пройти санпропускник, а вещи и ценности следует оставить в каптерке.

Потом мы мылись в городском санпропускнике. После возвращения из бани хотелось кушать, а другим, возможно, и выпить. Но каково было наше возмущение, когда, взяв свои вещи в каптерке, мы не нашли в них ничего съестного или мало-мальски ценного. Исчезла и моя бутылка с медом и маслом, кусок сала. У других — часы, деньги, носильные вещи. Все стали шуметь. Старшина начал нас успокаивать и сказал, чтобы все написали рапорта на имя начальника пересыльного пункта для возмещения убытков, перечислив все украденное. Рапорта сдать ему. Мы написали, передали, и, думаю, в лучшем случае, их использовали в уборной. Как мне думается, там действовала одна шайка-лейка из команды пересыльного пункта, которая таким образом и обогащалась. Нас в итоге накормили какой-то похлебкой с кусочком хлеба.

На вечерней поверке старшина объявил, чтобы все были наготове подняться в любое время дня и ночи и стать в ряды своей команды. Ночь я провертелся на скамейке во дворе, не решившись спать на соломе в комнатах здания. Блох и вшей там было предостаточно, а воздух — сравнить не с чем, не говоря уже о храпе. Звезды над головой, легкий ночной ветерок, узкая скамья — все это располагало больше к думам, чем ко сну. Только на рассвете я провалился в бездну, несмотря на сырую прохладу.

— Парень, ты не проспал? — толкнул меня кто-то.

Я встрепенулся. Возле меня стоял призывник, тот, что так насмешливо и презрительно бросил мне на вечерней поверке, когда раздалась команда «Смирно»:

— Тянешься?! Ну, давай-давай, Суворовым будешь!

Мне тогда подумалось, что он один из тех, кто нас обворовал и уклоняется от фронта. Я зыркнул на него так, что у него лицо окаменело, и он отвернулся. Занималась зорька, часовой закрывал ворота, за которыми я увидел уходящую команду.

— Какая команда ушла? — спросил я. — Не 43-я?

— Да, 43-я! — ответил стоящий возле меня «знакомый».

Я бросился к проходной и стал объяснять дежурному, что я из той команды, что ушла. Но он меня не пускал.

— Это ушла команда летунов, — ответил он, — а ты с какой?

— Да я тоже воздушник, — ответил я, — куда они пошли?

— На станцию. Они едут в Юргу.

Пока мы выясняли, кто да что, команда ушла, и когда я бросился ее догонять — запутался в переулках. На станцию я попал, когда поезд уже отправлялся, и я почти на ходу вскочил в вагон. Когда прибыли на станцию Юрга, команда построилась. Я подошел к старшему лейтенанту и сказал, что я отставший.

— Как же это вы, Карпенко, умудрились отстать? Так можно и под трибунал попасть!

— Простите, я не Карпенко, а Уразов, — ответил я. — Я… Я проспал: всю ночь не спал, а под утро уснул.

— Какой еще Уразов?

Он достал списки, проверил свою команду, моей фамилии не было.

— А вы из какой команды? — спросил он.

— Из 43-й команды, воздушно-десантной.

— А наша 41-я, летная!

— Что же мне теперь делать?

— Немедленно вернуться на пересыльный пункт и доложить начальнику о случившемся!

На станции мне сказали, что сейчас идет рабочий поезд в Кемерово. Когда я подошел к проходной пересыльного пункта, часовой обругал меня, что я ввел его в заблуждение, и сказал, что меня уже искали. Оказывается, тот тип, что стоял возле меня, когда я прошел проходную, побежал и сказал старшине, что я сбежал. На утренней поверке установили мою фамилию. Начальник сделал разнос часовому, тот объяснил, как все произошло. Решили ждать, и, если к вечеру не вернусь, считать сбежавшим.

Обед уже закончился, но меня все-таки накормили, ведь я еще и не завтракал. Моя команда уже получала сухой паек — значит, нас должны скоро направить в часть. Команда оказалась большой.

К вечеру команду выстроили, сделали перекличку, и вслед за лейтенантом колонна двинулась на железнодорожную станцию. Вид у нас был совсем не военный, скорее мы были похожи на заключенных. Все были одеты в старье, а одежду поновее призывники оставили дома или продали перекупщикам, шнырявшим возле ворот пересыльного пункта.

Мы сели в вагоны пассажирского поезда Кемерово — Новосибирск, опять в окнах замелькала тайга. В Новосибирске нас встретили офицеры и старшина. На привокзальной площади построились, рассчитались, и нас повели в санпропускник. Вновь прожарили наше белье и вещи, а мы с удовольствием поплескались под колючим душем.

Опять нас привели на пересыльный пункт. Однако здесь наша команда уже начала оформляться в маршевую роту, с нами занимались политруки, строевики, команду разбили на взводы и отделения. В отделениях были назначены старшие.

Днем нас водили строем в порт на погрузочно-разгрузочные работы. Однажды мы разгружали баржу со сливочным маслом в ящиках весом по 20 кг. Наш старший сказал: быстрее разгрузите, быстрее пойдете на отдых. Работа спорилась. Сверкало солнце, сверкала река, сверкали потные лица. Стояло теплое бабье лето.