Похищение Эдгардо Мортары - Дэвид Керцер Страница 13

Въезд Пия IX в Болонью вечером 9 июня был обставлен довольно торжественно. Возглавляла процессию красивая, запряженная лошадьми карета, где сидел сам папа, а перед ней по древней римской дороге, Страда Маджоре, скакали армейские трубачи и громогласно возвещали о скором прибытии понтифика в город. Карету его святейшества окружал конвой из аристократов: с одной стороны ехал высокопоставленный чин папской жандармерии, с другой — важный австрийский чиновник. За экипажем следовал внушительный кортеж из генералов в полной парадной форме, а за ними — кареты со знатными лицами из папского двора. Следом, растянувшись длинной вереницей по дороге, ехали коляски с местными аристократами, которые явились поприветствовать папу.

Приблизившись к городу, то и дело кренившаяся процессия подъехала к триумфальной арке, сооруженной специально для этого случая и украшенной полотнищами, где накладывались друг на друга цвета болонского и папского флагов. Там экипажи остановились, и папу приветствовала делегация городской знати. Высокому гостю вручили ключи от города, лежавшие на бархатной подушке. Пий IX взошел на подготовленный для него роскошный трон рядом с аркой и благословил собравшихся сановников. Затем он снова сел в карету, где его дожидались архиепископы Феррарский и Пизанский. Папская процессия двинулась дальше, проехала под большими воротами Порта Маджоре и вступила в город, где улицы были украшены яркими знаменами и нарядными полотнищами. Наконец, папский экипаж остановился возле болонского собора, и кардинал Вьяле-Прела лично подал папе руку, помогая выйти. Они вместе вошли в церковь, где их приветствовали четырнадцать епископов.

Какое впечатление приезд папы произвел на рядовых болонцев, сказать трудно. Многочисленные елейные отчеты о его триумфальном посещении города, опубликованные церковью по следам того визита, живописуют трогательную картину всенародного трепета и преклонения. Согласно одному из типичных образчиков этого житийного жанра, на улицах толпились горожане: «оживленные, воодушевленные, счастливые, они простирались ниц при виде папского экипажа в знак религиозного благоговения». Далее автор отчета говорил, что люди вели себя «как дети, которые радостно тянутся к отцу и, как только могут, выказывают восторг». Появление «нескольких недовольных душ, которые попытались омрачить всеобщую радость» было упомянуто с горечью и уподоблено прискорбному, но нередкому присутствию — даже в лучших семействах — невоспитанного дитяти ^[33].

Энрико Боттригари, который тоже был очевидцем событий того вечера, рисует совершенно иную картину. «На лицах толпы, — записал он, — читалось скорее любопытство, нежели благоговение, и уж тем более не ликование» ^[34].

Вечер продолжали все новые ослепительные и оглушительные церемонии. Отслужив мессу в соборе, собравшееся духовенство явилось на Пьяцца Маджоре, где играло множество военных и гражданских оркестров. Празднества продолжались достаточно долго, чтобы папа, стоя на балконе над главной городской площадью, успел благословить своих подданных. За этим последовал внушительный парад: по площади проехали австрийские военные на лошадях, украшенных цветными фонарями и факелами. Зрелище пришлось папе по душе: он довольно улыбался, выглядывая из окна с застывшей в благословляющем жесте рукой.

Хотя правительственные учреждения в Риме и запретили любые намеки на протест в городах, лежавших на пути следования папы, в Болонье папским чиновникам поступила петиция с жалобами, подписанная сотней виднейших горожан. Однако план вручить петицию лично его святейшеству прямо во время визита потерпел неудачу ^[35].

И все же, находясь в Болонье, папа встретился с несколькими видными критиками его правления — с людьми, которые просили его, пока не поздно, провести реформы в Папской области. В числе этих людей был граф Джузеппе Пазолини, которому спустя несколько лет предстояло войти в кабинет нового итальянского правительства. Однако в ту пору папа считал его своим верным другом. Действительно, в 1848 году граф недолгое время служил министром торговли в папском правительстве. Встреча прошла очень эмоционально: казалось, два светила старого мира с опаской смотрят в будущее.

Пию IX было больно услышать от Пазолини, что он, папа, совершает роковую ошибку, не желая идти на компромиссы, и сам невольно подыгрывает революционерам, вознамерившимся свергнуть старый строй. В конце этой злополучной встречи расстроенный и расчувствовавшийся папа, весь в слезах, спросил: «Так значит, граф, вы меня покидаете?» — «Нет, ваше святейшество, — отвечал Пазолини, — это не мы покидаем вас, это вы нас оставляете» ^[36].

Пока папа находился в Болонье, монахи из Сан-Доменико пригласили его к себе на на празднование Дня святого Доминика 8 августа. И сами доминиканцы, и отец Фелетти — до недавних пор приор этого монастыря, а также его давний инквизитор — несказанно обрадовались, когда услышали, что папа согласился к ним пожаловать.

Доминиканская братия вдвойне обрадовалась его визиту, потому что надеялась заручиться его помощью. С тех пор как в конце прошлого столетия наполеоновская армия выдворила монахов из церкви и монастыря, им удалось вернуть себе лишь часть своей бывшей обширной недвижимости. К несчастью для монахов, как раз напротив расположился военный штаб австрийского гарнизона, расквартированного в Болонье, и значительная часть доминиканских строений оказалась превращена в казармы для солдат.

После торжественного богослужения в честь основателя ордена доминиканцы устроили папе экскурсию по своей библиотеке. Некогда она была одним из лучших книгохранилищ в Италии, но в результате наполеоновских грабежей прискорбно оскудела. Мало того что множество книг похитили французы, значительная часть оставшихся фондов была изъята, чтобы пополнить собрание муниципальной библиотеки Болоньи. После этой экскурсии монахи препроводили своего гостя на торжественный прием в его честь. Там они попросили его убрать австрийские войска из их монастыря.

Желая выказать папе признательность, отец Фелетти и другие высокие монастырские чины подарили его святейшеству красивую раку с частицей мощей святого Доминика. Это был самый драгоценный дар, какой только они могли ему преподнести. Хотя в монастыре Сан-Доменико имелось немало сокровищ, наибольшую ценность в глазах братии имели святые мощи отца-основателя доминиканского ордена ^[37].