Правда о Первой Мировой войне - Бэзил Генри Лиддел Гарт Страница 13

«Понимаю, что ты должен мобилизовать свои войска, но желаю иметь с твоей стороны такие же гарантии, какие я дал тебе, т. е. что эти военные приготовления не означают войны и что мы будем продолжать переговоры».

Но германское правительство, не ожидая ответа на свой ультиматум, отправило своему посланнику в Петербург официальный текст объявления войны России. Посланник передал это объявление русскому правительству вечером 1 августа немедленно по истечении срока ультиматума. Почти сейчас же началась германская мобилизация.

И вдруг случайное донесение генерала фон Хелиуса из Петербурга: «Народ мобилизовался здесь из страха перед грядущими событиями без всяких агрессивных намерений, и теперь испуган результатом своих действий». Кайзер сделал пометку на телеграмме: «Правильно!».

Но если кайзер теперь был тоже испуган и склонен на уступки, он не мог больше остановить своей военной машины, даже если бы он и хотел этого. Мольтке настойчиво держался той точки зрения, что «необычайно благоприятную обстановку надо использовать для удара», указывая, что «военное положение Франции более чем затруднительно», что «Россия, безусловно, не уверена в победе» и что «время года благоприятствует завязке кампании».

«Скоропалительность» суждений русского Генерального штаба может быть по крайней мере объяснена «нервами» – но едва ли то же оправдание может быть применено по отношению к Мольтке.

Если искать в это время главных персональных виновников завязавшейся войны, то ответственность, безусловно, должна пасть на трех человек: Берхтольда, Конрада и Мольтке. Но Мольтке в сущности представлял собою акционерное общество – германский Большой Генеральный штаб.

Но если действия этих людей и были обдуманы и преднамерены, то все же в основе их действий лежал страх, а не просто военный задор: страх в австро-венгерском Генеральном штабе – перед увеличением сербской армии, если Сербия в итоге балканской войны территориально расширится; страх в германском Генеральном штабе – при виде того, как русская армия неожиданно быстро оправляется под руководством Сухомлинова от ее болезни 1905 года.

Прибегая к тактике игры «перетягивания каната», Мольтке втянул в войну Австрию, чтобы броситься самому ей на помощь и затем в свою очередь быть уверенным в ее помощи.

Германский ультиматум Франции требовал ответа на вопрос: будет ли Франция сохранять нейтралитет в «русско-германской войне». На ответ было дано 18 часов, причем в ультиматуме была добавлена угроза: «Мобилизация неминуемо будет означать войну». В случае если Франция согласится сохранять нейтралитет, германскому послу было указано предъявить ей совершенно неприемлемое требование, а именно – чтобы Франция в виде залога передала Германии крепости Верден и Туль. Дело в том, что планы Мольтке были разработаны для войны на два фронта, и они были бы опрокинуты, если бы фактически пришлось вести войну на один фронт. Могло ли военное безумие идти дальше?..

Германский посол запросил ответ 1 августа, и ему просто было передано, что «Франция будет действовать так, как того требуют ее интересы». В этот же вечер был отдан приказ о французской мобилизации. Но в республиканской Франции гражданское правительство стояло над Генеральным штабом, причем по требованию правительства еще 30 июля пограничные силы были оттянуты назад, вглубь страны на 10 км, – как мирный жест и мера предосторожности, чтобы пограничная перестрелка не послужила предлогом для объявления войны. Хотя с военной точки зрения это и являлось некоторой помехой, но политическую мудрость такого отвода войск подтверждает тот факт, что германские дозоры перешли французскую границу 30 июля – и вновь, с официального одобрения свыше, перешли ее 31-го. Поэтому когда 3 августа Германия объявила Франции войну, она могла прибегнуть к единственному конкретному объяснению своих действий тем, что французский летчик якобы «сбросил бомбы на железную дорогу у Карлсруэ и в Нюренберге» – слух, который был опровергнут в прессе самой Германии еще до объявления войны.

Почему же с фактом объявления войны тянули два дня?

Во-первых, из-за нового утверждения Грэя, что раз есть хоть какая-либо надежда на мирное соглашение между Россией и Австрией, Германия и Франция должны воздерживаться от каких-либо выпадов. Грэй несколько неопределенно сформулировал свои мысли, а Лихновский, стремясь сохранить мир, несколько произвольно их расширил, телеграфируя в Берлин, что «это, по-видимому, значит, что если мы не нападем на Францию, Англия останется нейтральной и гарантирует нам нейтралитет Франции».

Кайзер и его канцлер ухватились за эту соломинку. Кайзер сказал Мольтке: «Итак мы двинемся всеми нашими силами только на восток». Мольтке, как гласят его мемуары, возразил: «Это невозможно. Наступление миллионных армий… результат многолетней кропотливой работы. Раз план разработан, его нельзя менять».

Кайзер ядовито заметил: «Ваш дядя дал бы мне иной ответ!».

Мольтке отстоял свою точку зрения в вопросе продолжения сосредоточения сил против Франции, но кайзером было приказано на сутки отсрочить фактический переход границы Франции и Люксембурга. Мольтке патетически повествует: «Это было для меня большим ударом; меня это поразило в самое сердце». Все же «сердечный припадок» его скоро прошел, так как поздно вечером следующие телеграммы из Лондона показали, что Британия не обещает нейтралитета. Отсрочка была отменена. А если отсрочка и вызвала некоторое торможение мероприятий Мольтке, то все же это не помешало части передовых войск германцев фактически вступить в тот же день в Люксембург, опередив все предварительные расчеты.

Тем не менее британский кабинет колебался. Большинство его членов так крепко держались за мир и так сильно сомневались в общественном мнении, что упустили время дать Германии ясные предупреждения о своих намерениях, которые могли бы поддержать слабые попытки Бетман-Гольвега противостоять напору группировок, стоявших за войну. Теперь уже было слишком поздно; военная машина работала полным ходом. После 31 июля ничто не могло уже предотвратить войну.

В итоге длительные колебания британского кабинета – пусть естественные и заслуживающие уважения – только увеличивали опасения французов, боявшихся, что Англия покинет их в беде.

Положение спасла Германия. Вечером 2 августа она передала Бельгии свой давно подготовленный ультиматум, требовавший свободного пропуска германских войск, как это нужно было по германскому плану войны. Бельгийское правительство твердо ответило, что оно не позволит оскорбить свой нейтралитет. Утром 4 августа германские войска начали свое вторжение в Бельгию.

Эта угроза, еще до проведения ее в жизнь, явилась решающим фактором для укрепления мнения Британии в неизбежности интервенции – хотя, как это правильно предвидел германский Генеральный штаб, дело до этого, безусловно, должно было дойти. Британия передала Германии ультиматум с требованием уважать бельгийский нейтралитет. Ультиматум этот был принят Бетман-Гольвегом с жалобным замечанием, что Британия ввязывается в войну «только ради клочка бумаги». В 11 часов дня по германскому времени срок ультиматума истек. Следовательно, Британия вступила в войну, а Италия осталась в стороне, решив 31 июля придерживаться нейтралитета.