От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868-1918 - Эдуард Экк Страница 13

Труднее было со скотом. На предложение продать скот жители уверяли, что у них нет скота, что часть его погибла, другая была захвачена войсками. Когда же им было объявлено, что мы все равно должны взять скот по реквизиции, с платой за него по установленной главнокомандующим таксе, то они взмолились: «Только не берите у тех, у кого меньше пяти голов». Таких хозяев в огромном селе Курашлы (260 дворов) оказалось всего шесть.

Когда жители окончательно привыкли к нам, то объяснили, что весь скот и другое ценное достояние были ими припрятаны в горах.

Стояли совершенно спокойно, и только раз случилась тревога в роте, стоявшей в селе Кадыкией в четырех верстах от штаба. Ночью мы были разбужены ружейной перестрелкой, которая все усиливалась, мы тотчас выехали в Кадыкией.

Но когда подъезжали, в деревне огонь затих и ротный командир доложил, что первые выстрелы были сделаны часовыми. Моментально из домов стали выбегать люди и в черной тьме стреляли куда попало. С трудом удалось их собрать на горке за деревней и водворить порядок. По счастью, никто не был даже ранен, несмотря на то, что перестрелка продолжалась минут 20. Рота была строго наказана, командир смещен.

Пока все это разобрали, рассвело, и я решил проехать на стоявший в пяти верстах к югу в деревне Кавак-Махалесси драгунский пост.

Старший на посту подошел с рапортом и доложил: на посту несчастье. Едва стало светать, как часовой заметил, что в кустах на расстоянии дальнего ружейного выстрела проезжала группа всадников (человек пятнадцать). По знаку часового к нему подошел взводный вахмистр. В это время всадники на ходу дали залп по часовому. Часовой был убит, подошедшей к нему взводный тяжело ранен в живот.

Недаром говорят – от судьбы не уйдешь. Там, в Кедыкие, целая рота, метаясь в темноте по селу, стреляла куда попало и никто даже не был задет. А тут по посту дали залп на ходу, с предельного может быть расстояния, и оба находящиеся на посту были убиты (взводный вахмистр к вечеру того же дня скончался).

Условия жизни были нелегкие: жили мы тесно, спали на полу, так как походных кроватей не было, огонь разводили тут же на земляном полу, дым уходил в большую дыру в крыше, потолка не было.

Но красота кругом и наступившая весна все скрашивали. Да и в пище и табаке недостатка не было, притом дешевизна была необычайная, например за пару цыплят брали шесть галаган, это наш двугривенный.

Помню, как мы раз сидели на завалинке и беседовали с нашим хозяином. Полковой адъютант князь Шаховской скрутил папиросу из отличного табаку Книдже, за око которого в Адрианополе он заплатил три лиры и предложил хозяину. Тот раза два затянулся, сказал: «хорошо, но подожди», побежал в хату и вернулся с пачкой табачных листьев в руке, доской и коротким широким ножом, крепко сдавил листья в ладони левой руки, нарезал их тонкими слоями, скрутил папиросу и, подавая ее Шаховскому, сказал: «Спии теи». И, несмотря на грубость резки, Шаховской признался, что этот табак еще лучше его Книдже.

В одной из разведок мой конь, англо-донец, отличавшийся своей смелостью и выносливостью, при поисках в сплошном дубняке порезал ногу настолько сильно, что с большим трудом удалось довести его до нашей деревни. При обследовании выявился разрез до кости у самого венчика. Ветеринар признал лошадь пропавшей, что меня глубоко огорчило, тем более что у меня кроме нее были только две маленькие местной породы лошадки, обе хорошие, но совершенно не соответствовавшие моему росту.

Я позвал нашего хозяина и просил его уступить мне часть его луга, на котором могла бы пастись моя лошадь и сказать, сколько это стоит. Подумав, он назначил цену в два рубля и когда я на нее согласился, добавил, что пока лошадь не может двигаться, он в ту же цену будет давать подводу для подвоза травы. С грустью ходил я навещать моего коня, не становившегося совершенно на больную ногу. Раз застал около него старого вахмистра третьего эскадрона, который мне доложил:

– Я осмотрел ногу, очень тяжелый порез. Ветеринар считает лошадь пропавшей, а я смогу ее вылечить, доверьтесь старому вахмистру и нашему народному средству.

И тут же назвал это средство. Я просто остолбенел и ни за что не соглашался. Но он настоятельно просил, уверяя, что ручается за излечение. Я сдался.

Назвать это средство я прямо не могу, скажу только, что оно состояло из совершенно необычайно горячих припарок с солью и через три недели рана зажила, лошадь выздоровела и я на ней ездил еще в течение двух лет, а продал ее в Константинополе только из-за трудности содержания.

Жизнь с отрядом внезапно порвалась.

В начале мая 1878 года меня вызвали в Сан-Стефано в штаб главнокомандующего, где высочайшим приказом 22 мая 1976 года я был назначен штаб-офицером над вожатыми с переводом в Генеральный штаб капитаном. Только в Сан-Стефано, впервые за время войны, мне удалось свидеться с родным полком.

Полк стоял биваком при деревне Нифес и, как и все прочие полки, переживал тяжелую эпидемию сыпного тифа. Число больных доходило до 1500–1800 человек на каждый полк. Болело и много офицеров. Эпидемия прекратилась лишь когда просохли все болота бывших рисовых полей и наступило жаркое лето.

Итоги вспышки выразились в том, что в ближайшем к Константинополю районе и далее к югу до городов Родосто и Силиври, на берегу Мраморного моря, мы оставили 37 кладбищ. Несколько лет спустя, в девяностых годах, в Сан-Стефано была сооружена часовня, в фундамент которой были замурованы все кости погребенных на этих кладбищах.

Во второй половине января 1878 года наши главные силы двинулись двумя группами: одна, под личным предводительством главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, – на Константинополь, другая, под командой генерал-адъютанта Гурко, – на Галлиполи.

Обе группы в начале февраля были остановлены: первая в 18 верстах от Константинополя, вторая в 30 верстах от Галлиполи.

Понимая все значение взятия Галлиполи – ключа Дарданелл, генерал-адъютант Гурко шел без остановки, несмотря на утомление войск, дважды скрыл полученное приказание остановиться и только по третьему категорическому приказу остановил свои войска в 30 верстах от Галлиполи.

Последовало перемирие, и 18 февраля между нами и Турцией был подписан Сан-Стефанский мирный договор, но его условия, по настоянию великих держав, были вынесены на рассмотрение международного конгресса в Берлине.

Армия, победоносно преодолевшая среди суровой зимы твердыни Балкан, уничтожившая армию Сулеймана-паши, взявшая в плен армии Османа-паши и Бесселя-паши и уже подходившая к заветной цели русского народа – взятию Царьграда и водворению вновь святого Креста на куполе Святой Софии, была неожиданно остановлена под стенами Константинополя и вынуждена ожидать решения Берлинского конгресса.

Армия недоумевала, а турки были настолько уверены в утрате Константинополя, что ко времени подхода нашей армии к Сан-Стефано уже была намечена новая столица Оттоманской империи – г. Брусса на азиатском берегу. Гарем и все ценное имущество султана стояли погруженными на две султанские яхты в ожидании приказания об отплытии в Бруссу.