От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868-1918 - Эдуард Экк Страница 12

– Успокойтесь, дорогой барон, к вам поскакал какой-то сумасшедший болван. Здесь произошла глупая паника, я всех обругал и сейчас все спокойно.

Было произведено тщательное расследование, которое, однако, выяснило лишь одно: действительно произошла паника, но кем и чем вызванная – установить не удалось.

Часовой караул на одном из фортов показал, что к форту подходила группа людей, которая на его трижды повторенный окрик «стой, кто идет», не остановилась. Тогда он выстрелил. В ответ на его выстрел последовал залп со стороны подходивших людей, которые затем разбежались.

На самой же станции, где происходила посадка больных и раненых в санитарный поезд, вдруг поднялась суета, все, кто только мог, бросились в вагоны и поезд самовольно отошел, но потом вернулся.

Так и пришлось это дело предать забвению. Только поручик был отчислен от должности помощника полицеймейстера и отправлен в батальон.

В эту же пору генерал-губернатору стали поступать донесения об отходе наших войск от Демотики, о восстании жителей в Родопских горах и, наконец, о переходе наших войск на левый берег реки Арды, причем о потерях никто не доносил.

Тогда барон Деллингсгаузен поручил мне объехать край и донести, что там действительно происходит.

Прибыв в Мустафу-Пашу, в район 9-го уланского Бугского полка, ^[34] я предъявил командиру полка свои документы, взял в конвой взвод улан и выступил в долину реки Арды к Родопским горам.

Глазам нашим представилась следующая картина: наибогатейший край был совершенно брошен – жители, зарезав скот, ушли в горы, и в течение двух дней мы не встретили ни одной живой души и не могли ничего достать поесть. Люди довольствовались сухарями, а командир взвода и я бисквитами Альбера, коробки коих по счастью оказалась у меня во вьюке.

На третий день мы достигли района 30-го Донского казачьего полка. ^[35]

Полк уже много дней стоял, не расседлывая лошадей, в ожидании внезапного нападения. Но на чем были основаны подобные опасения, командующий полком, войсковой старшина Грузинов, ясно объяснить не мог.

Кругом царило такое же разорение и полное отсутствие жителей.

Отпустив улан, я остался при 30-м Донском полку с тем, чтобы на утро продолжать объезд. Вместо конвоя полковой старшина Грузинов пожелал сам выступить со мною с двумя сотнями.

При дальнейшем продвижении картина представилась та же – жители бежали, но богатейшие села были менее разорены. Походя к деревне Пепсолан, мы были встречены ружейными выстрелами, по горам, по обе стороны дороги виднелись группы людей, некоторые из них в турецких мундирах, и хотя людей было едва видно глазом, пули свистели высоко над головами, и пришлось сделать вывод о том, что перед нами мелкие остатки разбежавшейся армии Сулеймана-паши.

Одна из сотен была спешена, рассыпана в цепь и, открыв огонь, быстро начала наступать.

После первых же наших выстрелов, люди на высотах разбежались и исчезли бесследно, мы прошли ущелье без всяких потерь и в следующей деревне стали на ночлег.

Пока войсковой старшина Грузинов отдавал свои распоряжения, я написал донесение начальнику штаба корпуса так, как здесь изложено это столкновение, и в конце добавил – потерь никаких.

Вошел войсковой старшина Грузинов. Я прочел ему свое донесение.

– Помилуйте, да разве так можно? Ведь подумают, что ничего не было.

– Да ведь и на самом деле так ничего не было, – ответил я.

– Все же надо расписать, что казаки, под огнем противника наступали с беззаветной храбростью…

Он был очень огорчен, когда я предложил ему послать отдельное донесение, а мое пойдет такое как есть.

К моему великому удивлению на обед подали борщ с курицей. Где они ухитрились ее достать – это их секрет.

К вечеру этого дня удалось, наконец, задержать одного турка – местного жителя, который, успокоенный обещанием, что после показания он будет сейчас же отпущен, рассказал следующее:

– Когда пришли войска, все стали брать и платили за все, а потом стали брать без денег, а если мы не давали, грозили нагайкой, забрали даже то, что у нас было зарыто на семена. Тогда мы бежали в горы.

Я его действительно отпустил и поручил передать всем, чтобы возвращались в свои дома, их никто больше не тронет и, если они честно покажут свои убытки, то таковые им будут уплачены.

По возвращении в Адрианополь я представил подробный доклад, в котором указал, что необходимо запретить дальнейшие боевые действия, успокоить население, уплатив ему за насильно забранное у него, и тогда жители вернутся в свои села и восстание само собой затихнет.

Генерал-губернатор одобрил доклад. 9-й уланский Бугский и 30-й Донской казачий полки были выведены из этого района, а на их место, в район Родопских гор, был двинут отдельный отряд из двух батальонов пехоты и 9-го драгунского Казанского полка ^[36] под начальством полковника Тимирязева. Я был назначен в его распоряжение и нес обязанности начальника штаба отряда.

Штаб отряда и два эскадрона были расквартированы в селении Инджекией, остальные эскадроны и роты по соседним деревням.

Замирение края пошло чрезвычайно быстро, жители тотчас же вернулись по своим селам и зажили нормальной жизнью. Красота и богатство края поражало. Большинство сел со смешанным населением были расположены по обоим берегам многочисленных речек – по одному берегу турецкое, по другому – болгарское.

Взаимные отношения жителей были самые близкие, честность и доверие полное. Когда за время войны приходилось бежать, болгарам они все свое достояние до денег включительно несли и отдавали туркам. Когда же наступал черед бежать туркам – они с такой же верой сдавали все болгарам. Каковым было богатство края, могут свидетельствовать следующее факты: когда мы стали устраивать хлебопечение, жители села Инджекией предложили поставлять хлеб в готовом виде.

Когда им на это сказали, что ведь на два эскадрона и на штаб нам потребуется по 300 ок (око – 3 фунта) хлеба в день, они ответили: «Так что же, триста ок и будем поставлять». И село в сто десять дворов, дважды ограбленное, исправно поставляло это количество хлеба в течение двух месяцев.