Девятный Спас - Анатолий Брусникин Страница 13

В общем, почин вышел хороший. Спешить только надо было. Икону в плоском кипарисовом коробе Автоном вынул непочтительно, даже не перекрестившись. Не до того. И скорей вдоль забора, к передней повозке. Там тоже быстро управились, в два ножа.

Перед тем как сунуть короб под рогожу, к бочкам с золотом, Зеркалов всё-таки не удержался, слюбопытствовал. Что за Спас такой? Ведь отдашь Петру — больше не увидишь никогда. Открыл створки, и во тьму будто пролилось тихое сияние.

Светлый Спасителев Лик глядел на Автонома Львовича ясными мерцающими очами — строго, а в то же время и жалостливо, будто прозирал всю дальнейшую стольникову судьбу и заранее ей печалился.

Зеркалов заежился от побежавших по коже мурашей, побыстрей захлопнул ставенки. Богу Божье, а нам, грешным, своё.

— Трогай!

* * *

Они выехали из Воздвиженского в кромешной тьме. Не шляхом, а проселком, что вел через поле к дальнему лесу. Автоном правил колымагой, Яхе доверил драгоценную телегу, где и злато, и Спас.

Расчет у Зеркалова, как обычно, был в несколько ступеней, с лишним бережением.

Верней всего хватятся повозок не скоро, а если и хватятся, то решат, что ближний стольник по царевниному наказу увез куда-то икону с казной. Мертвецов Яха за ноги в бурьян утянул, скоро не сыщутся.

Софья, если верить Срамному (а он в таких вещах толк знает), очнется не скоро и будет слаба-слабешенька. Пока сообразит, что её обворовали, всё самое драгоценное увели, — это ещё сколько времени пройдет. Что ей останется делать? Только в Москву поворачивать.

Но всех этих соображений Автоному Львовичу показалось мало. А что если быстро хватятся?

Или Софья в себя придет, станет звать, а нет никого? Да всполошится, да погоню отрядит?

Или под разъезд угодишь? Меж Воздвиженским и Троицей, ночь-не-ночь, много дозоров шастает, с обеих сторон. В таком большом деле на авось нельзя.

Всё это умом проницая, выбрал стольник дорогу дальнюю, зато безопасную.

Места эти он хорошо знал. До Сагдеева, где у зятя Матвея Милославского усадьба, двадцать верст. Сначала полем, потом через лес.

По пути еще надо две деревеньки миновать, и там колымагу с телегой кто-нибудь да заметит. Пастухи затемно встают, старухи старые вовсе не спят, в окошки пялятся. А тут, этакая невидаль, хоромина на колесах.

Если Софья снарядит погоню, то пошлет конных во все четыре стороны. И скажут стрельцам: колымага с телегой были, к лесу уехали. Начальный человек наверняка от царевны знать будет, что у сбежавшей княгини в той стороне вотчина. И решит, конечно, что Авдотья к мужу подалась. Пришпорит погоня коней, понесется вскачь, присматриваться-принюхиваться позабудет.

А в лесу, прямо посередине, развилка. Прямо скакать — в Сагдеево, направо — невесть куда, в какую-то глухомань, налево же ведет дорога прямиком в Троицу. По ней Зеркалов и поедет.

Но и этой предосторожности стольнику мало показалось. Очень уж обидно будет по недостаточному разуму такую добычу потерять. Посему, доехав к утру до лесного перекрестка, к Троице он поворачивать не стал, а своротил в густые заросли. Вдруг стрелецкий начальник не дурак окажется и отряд на части поделит? Нет уж, лучше в кустах подождать, посмотреть, куда погоня поскачет.

Сели надолго, на весь день, дотемна. Попадаться на глаза прохожим да проезжим Автоному тоже было не с руки. С утра до вечера мимо проехало всего две телеги, да пробрели трое нищих, к Троице. А стрельцы так и не нагрянули. Видно, плоха Софья. Или поняла, что Автонома, если уж сбежал, не выловишь.

Это-то было хорошо. Сестра с младенцем очень уж Зеркалову надоели.

Авдотья своими расспросами, жалобами и нытьем: да как же, да что же, да почему уехали, да почему стоим, да живот подвело, да откуда у тебя, Автоноша, кровь на рукаве? К полудню проснулась и девчонка. Сначала повянькала тихонько. Потом, как проголодалась, заорала — хоть уши затыкай.

А Зеркалов тоже ведь не чугунный. Устал, ночью не спал, от дум лихорадит, жрать опять же охота.

На сестру можно рыкнуть, замахнуться — на время затыкается. А с пигалицей багрянородной что сделаешь?

К вечеру, когда терпение у бывшего стольника совсем кончилось, стал он всерьез задумываться: не придушить ли. Какая разница, мертвую он привезет Нарышкиным ублюдку, или живую. Но, подумав, от соблазнительной мысли отказался. Живая все-таки лучше. Будет расти где-нибудь в монастыре, под крепким государственным присмотром. Вот он, приплод Софьиного паскудства, всегда предъявить можно.

Яха догадался нажевать травы, обернул тряпицей, сунул крикухе в рот. Зачмокала, на время утихла.

Воспользовавшись передышкой, Автоном начал учить сестру, как и что в Троице на расспросе показывать. Что говорить, чего не говорить.

Она лишь ныне уразумела, как дело поворачивается, и от страха вовсе дурная сделалась.

Взбрело коровище в голову, что её беспременно пытать станут — кнутом драть да огнем жечь. Не поеду, вези меня домой — и всё тут. Пришлось стукнуть, чтоб не голосила.

Когда совсем темно стало и началась гроза, Автоном Львович решил, что можно ехать.

Крепкую казенную телегу мохнатые кони на дорогу легко вытянули, а в колымаге, будь она неладна, колесо с оси соскочило. Бились они с Яшкой, бились — никак. Зеркалов к черной работе не приучен, а у карлы руки ловки, да рост мелок. Вымокли насквозь, умаялись.

Пошел стольник, по Яхиной подсказке, молодой дубок искать, на рычаг, — колымагу приподнять.

Углубился в лес шагов, может, на сто. Вдруг свист, тревожный. Что такое? Понесся назад, напролом, через кусты.

На дорогу выскочил — молния ударила, осветила чудное: Яшка на ком-то верхом сидит, ножом замахивается. А на телеге, где бочонки и Спас, торчит мальчонка — в одной руке вожжи, в другой кнут — и орёт что-то.