22 июня. Никакой "внезапности" не было! Как Сталин пропустил удар - Андрей М. Мелехов Страница 12

Позаимствую еще несколько цитат из воспоминаний бывшего наркома флота Н.Г. Кузнецова, относящихся к теме «внезапности»:

«К началу 1941 года к нам стали просачиваться сведения о далеко не мирных намерениях Гитлера. Сперва сведения эти были скудными, потом они стали носить более разносторонний и в то же время определенный характер… Сводки Генштаба и донесения с флотов приносили тревожные вести… Думал ли об этом Сталин? Конечно, думал. Полагаю, что у него было твердое убеждение, что война неизбежна, что она обязательно (!) вспыхнет на западе или на востоке. А возможно, в одно и то же время и там и тут. Недаром же наши войска сосредоточивались одновременно и на западе и на востоке. И тут и там укреплялись границы. Да и перемещения крупных военачальников в конце 1940 года (Гитлер утвердил директиву «Барбаросса» лишь 18 декабря 1940 года. – Прим. авт.) и в начале 1941 года тоже говорят о подготовке к войне «на два фронта». Вообще же подготовка к возможному военному конфликту началась значительно раньше и проводилась последовательно с огромным напряжением сил» («Накануне», с. 277—278).

«В конце января 1941 года, – продолжает вспоминать адмирал, – из разговора с начальником Генерального штаба К.А. Мерецковым я понял, что в Наркомате обороны озабочены положением на границах. Готовилась очень важная директива, нацеливающая командование округов и флотов на Германию как на самого вероятного противника в будущей войне. Директива вышла 23 февраля» (там же, с. 289). Важно отметить, что «положение на границах» в начале 1941 года могло вызывать «озабоченность» разве что у самих немцев: они еще не начинали всерьез развертывание сил для нападения на СССР, а вот темп сосредоточения соединений Красной Армии в приграничных округах неуклонно нарастал начиная с осени 1939 года.

«В то время (январь 1941 года. – Прим. авт.), – делится Кузнецов, – я взял себе за правило собирать в отдельной папке все мелкие, но подозрительные факты поведения немцев, чтобы при случае докладывать Сталину. О более крупных фактах мы сразу же докладывали письменно» (там же, с. 289).

«Июнь с первых же дней был необычайно тревожным, буквально не проходило суток, чтобы В.Ф. Трибуц не сообщал мне с Балтики о каких-либо зловещих новостях. Чаще всего они касались передвижения около наших границ немецких кораблей, сосредоточения их в финских портах и нарушений нашего воздушного пространства…» (там же, с. 293).

Заметим, что то же самое могли сказать в отношении подчиненных Кузнецова и будущие противники: накануне войны советская флотская авиация (у немцев, отметим, таковой просто не было) развила бурную активность. Сам же адмирал сообщает о проводившихся в то время очень необычных учениях Черноморского флота с уже упоминавшимся выше 9-м стрелковым корпусом Батова. Чем они были необычны? Это рассказывает сам прославленный адмирал: «Чем ближе шло дело к войне, тем больше внимания уделялось взаимодействию флота с войсками приграничного Одесского военного округа. Именно отработке такого взаимодействия было посвящено и последнее, закончившееся в канун войны, учение. Правда, на нем отрабатывались более активные задачи, поскольку предполагалось, что мы будем не только обороняться, но и наступать… Хотя флот вернулся с учения за сутки до войны и в море оружие на кораблях находилось в полной боевой готовности, тема учения не соответствовала обстановке, которая могла возникнуть с началом военных действий…» («Курсом к победе», с. 334). Если у читателя возникли трудности с расшифровкой этого нагромождения эвфемизмов, то попробую помочь: прямо перед началом войны Черноморский флот отрабатывал самую что ни на есть наступательную (читай: агрессивную) десантную операцию по захвату чужих берегов. Собираться в «гости» советские военные могли или к румынам (цели – порт Констанца, нефтяные скважины Плоешти), или к туркам (цель известна еще со времен царизма – проливы). Как мы помним, помимо флота и ударных пехотных частей, к десантированию готовился в Крыму и воздушно-десантный корпус Родимцева. Не думаю, что подобную операцию могли в то время планировать в отношении Босфора и Дарданелл: слишком большим было бы расстояние для перелета самолетов с десантниками. Поэтому напрашивается вывод: готовился захват объектов в Румынии. Интересно и то, что, в отличие от других западных флотов СССР, Черноморский флот и в ходе учений, и после них находился в «предвоенной» готовности № 2. Участник учений И.И. Азаров свидетельствует о том, что происходило 18—20 июня 1941 года – после окончания маневров: «К бортам кораблей, стоявших на рейде и у причальных стенок, портовые буксиры подводили баржи с топливом и боеприпасами» («Осажденная Одесса», с. 11). Иначе говоря, и после учений моряки-черноморцы не спешили расслабляться и явно готовились к новым боевым походам и к скорому объявлению готовности № 1… Ход «последних учений» Черноморского флота пристально отслеживали и немцы с румынами: соответствующую запись можно найти в дневниках начальника немецкого Генштаба Ф. Гальдера. Так, 13 июня 1941 года он сделал следующую запись: «Из Румынии сообщают о скоплении кораблей, которые находятся в боевой готовности, юго-западнее Одессы…» («Военный дневник», с. 574). В связи с этим интересно отметить, что Гальдер, в отличие от Йодля и Кейтеля, довольно скептически относился к вопросу о «советской угрозе». Поэтому все его записи на этот счет заслуживают особого интереса.

«В главном морском штабе, – продолжает Кузнецов, – мы вели график, по которому ясно было видно, что немецкие суда все реже заходят в наши порты. Кривая, круто падавшая к нулю, наводила на мысль о плане, составленном заранее и осуществляемом с типично немецкой пунктуальностью… Как нам стало известно, немецкий военно-морской атташе фон Баумбах обратился к своему начальству за разрешением выехать в командировку на родину. Все это нельзя было считать случайным стечением обстоятельств» («Накануне», с. 295). Адмирал абсолютно прав: упомянутый им график – классический пример того, как работают аналитики вообще и военные аналитики в частности. Именно таким элегантным образом из горы казалось бы не имеющих самостоятельной ценности фактов правильно обученные люди способны делать далеко идущие и порой очень точные выводы. Пример, приведенный Резуном-Суворовым – с биржевыми ценами на баранину (и, соответственно, овчины), которые не падали или, наоборот не росли в связи с отсутствием к ним интереса со стороны безалаберного руководства Вермахта, не планировавшего зимние операции в России, – по сравнению с вышеуказанным выглядит гораздо менее убедительным.

Из той же серии и следующий факт: «Совсем незадолго перед тем (22 июня 1941 года. – Прим. авт.) мне попался на глаза обзор иностранной печати и сводки ТАСС. Самые разные газеты писали о близкой войне между русскими и немцами. Не могли же все они сговориться!» (там же, с. 297). И вновь Кузнецов совершенно прав: такой уровень дезинформации (со стороны «провокаторов»-англичан или «подстрекателей»-американцев) – когда абсолютно независимые друг от друга издания (включая, скажем, японские, итальянские и турецкие) пишут одно и то же – просто невозможен. Надо учитывать, что мировую прессу не смогли сбить с толку и масштабные дезинформационные мероприятия Геббельса, усиленно распространявшего противоречивые слухи, призванные замаскировать развертывание Вермахта у восточных границ Рейха и отвлечь внимание журналистов «утками» о якобы идущих мирных переговорах и предстоящем визите Сталина в Берлин. На это постоянно жалуется в своих дневниковых записях и сам Геббельс. В связи с этим предлагаю обратить внимание на его дневниковую запись от 13 июня 1941 года («The Goebbels Diaries. 1939—1941», с. 406). А вот что написал по этому поводу уже упоминавшийся флотский замполит И.И. Азаров: «Мы знали, что английская печать вовсю трубит о возможном нападении Германии на Советский Союз, и расценивали это не только как далеко идущий ход воюющей страны по отношению к своему противнику…» («Осажденная Одесса», с. 7). Иначе говоря, «брехней» британские предупреждения совсем не считали…