Город в осенних звездах - Майкл Муркок Страница 9

Пожав плечами, он вытащил пробку из бутылки.

- Ха! Это нас разогреет! Итак, сударь, перед вами находится человек, начинавший как серьезный механик и инженер, но обратившийся волею обстоятельств в комедианта, шута. Из человека науки я превратился в сладкоречивого шарлатана.-Он нарочито весело рассмеялся, позабавленный горькой иронией своих слов.-Но, полагаю, я бы не стал заниматься этим, если бы не находил в том своеобразного удовольствия. Начал я, на континенте, по крайней мере, как вполне честный солдат.

Я немного воодушевился,-человек этот помог мне отвлечься от мрачных раздумий насчет того, что сам я, по собственной глупости, создал непроходимую эту преграду между собой и предметом страстных моих устремлений. Больше того, прозаичные его манеры, его простой юмор и хорошее настроение весьма способствовали тому, что я вновь пришел в согласие с реальностью и достиг наконец,-пусть даже и временного,-ментального равновесия. Сей стильный, обаятельный, я бы сказал, мошенник сумел позабавить меня, пусть даже душа моя изнывала тогда от горчайшего разочарования, побуждая меня броситься в этот завал и голыми руками прорыть тоннель на ту сторону. Мечтания его захватили мое внимание, и я, напомнив себе о хороших манерах, признал, что шевалье де Сент-Одран держится со мною весьма любезно, если учесть, что вся ответственность за приключившееся несчастье лежит только на мне. Я причинил ему несказанные неудобства, а он ни единым словом не выразил мне своего недовольства.

Но, несмотря на все эти разумные увещевания, едва отхлебнув из бутылки вина, я бездумно вскочил и набросился на эту груду грязного снега и камней, роя, точно барсук, не обращая внимания на холод; при этом я громко выкрикивал ее имя,-той, кто взяла мое сердце в полон! Меня вдруг охватил леденящий ужас. Мне почему-то представилось, что если она действительно поменяла курс и решила поехать по этой дороге, она могла оказаться здесь именно в тот момент, когда обвалилась лавина, и карета ее погребена теперь под толщею снега!

- Клянусь вам, я слышал крик, Сент-Одран! Помогите же мне, ради Бога!

С тяжким вздохом,-полукритическим, полусмиренным,-и выражением усталого недоумения на утонченном аристократичном лице шевалье забрался в свою повозку и вернулся с двумя лопатами, одну из которых передал он мне.

- Имущество одного молодого старателя, сударь. Проиграл их мне в карты, не успев еще даже отправиться на серебряные поля Корниша. Впрочем, ладно, карту-то я ему уже продал. А утешением мне послужила мысль, что я избавил беднягу от весьма дорогостоящего путешествия.

Я с размаху вонзил лопату в рыхлую стену снега. Было ясное утро, солнце залило ущелье сияющим светом, радостное щебетание птиц вторило моей отчаянной сбивчивой литании, воспевающей все добродетели обворожительной моей возлюбленной. Шевалье слушал меня с выражением вежливого безразличия, проявляя тем самым благовоспитанную тактичность. Он снял свой плащ, отороченный горностаевым мехом, аккуратно сложил его, убрал в сторону и, перебросив за спину кружева, украшавшие ворот его рубахи, взялся за дело, напевая тихонько ритмичные шотландские песни и прерывая работу единственно для того, чтобы вытереть пот со лба желтым шелковым платком. Время от времени он бормотал:

- В самом деле, сударь?-и делал глоток-другой из бутылки с кларетом.

Когда излияния мои иссякли, он продолжил рассказ о своей жизни, начавшейся с нищенского прозябания в грязных трущобах Эдинбурга,-поскольку он не был шотландским лаэрдом, как признался он прежде,-когда шевалье мой в возрасте семи лет бежал из тюрьмы, куда угодил за то, что украл в лавке рулон материи (за подобное преступление кого-то постарше приговорили бы к казни через повешение), и отправился в Лондон, где очень скоро очутился в Нью-Гейте, но уже в более достойной компании возмутителей спокойствия, -честных людей и отъявленных негодяев. В тюрьме он завербовался в солдаты Ост-Индийской Компании и отправился в Азию, где участвовал в нескольких боевых операциях и дослужился до офицерского чина, а также сумел снискать расположение одного местного царька, к которому и дезертировал вскоре,-и впоследствии сослужил этому хану хорошую службу, помог ему оттеснить войска Компании от границ его владений, за что был пожалован титулом князя Повджиндрского, но возбудил ярость и злобу в сердцах бывших своих соратников (абсолютно, на его взгляд, необоснованно), каковые соратники назначили даже награду за его голову. Сие последние, как шевалье мне признался, он нашел весьма для себя лестным и счел, что подобное может служить неплохою рекомендацией для его будущего нанимателя. Путешествуя по Афганистану и перебиваясь продажею мелочного товара, шевалье в конце концов добрался до России. И весьма своевременно: он успел записаться в национальную армию и поучаствовать в подавлении казачьих бунтов на Дону и Днепре. Побывал он в Грузии и даже в Турции,-уже в качестве флибустьера,-где принял самое деятельное участие в подготовке восстания армян-христиан против их оттоманских хозяев, надеясь, что сие даст Московии достаточный повод для того, чтобы объявить войну турком и в этом новом походе во имя Святого Креста присоединить ко владениям своим по возможности большую часть территории мусульманской империи!

В тому времени, когда он "добрался" до Турции, бутыль опустела, а я окончательно уверился в том, что любовь моя не погибает теперь под снежным завалом, и посему стал гораздо внимательней слушать рассказ шевалье. Вскоре я понял: вот она, родственная душа! У меня было такое чувство, что я сейчас обрел брата.

Но мусульманские султаны,-продолжал шевалье,-как-то прознали о его происках и разрешили проблему просто: по повелению их в одну ночь сожжены были шесть армянских поселений, и будущие повстанцы сгорели заживо, не успев даже встать с постелей. Он неплохо знал Санкт-Петербург и Москву,-гораздо лучше меня,-хотя и не был так близок ко двору. Мы сравнили воспоминания свои о Московии, и он загорелся желанием узнать поподробнее о годах, проведенных мною в Татарии. Но я настоял на том, чтобы он продолжал свой рассказ.

- Служил я еще и в Одиннадцатом Клинском легком пехотном полку в чине майора; оттуда меня и забрал к себе герцог де Моссе, пребывавший тогда в Московии на посту во французской дипломатической миссии. С ним я вернулся потом во Францию, где стал баловнем светских салонов.-Он изыскал несколько хитроумных способов, чтобы скопить себе некоторое состояние, которое тут же и порастратил за какие-то пару месяцев, но прежде успел получить предложение заняться вплотную разработкой новой национальной финансовой политики.-похоже, французики почитали меня неким финансовым ведуном, лишь потому, что у меня были кое-какие идеи, как всего лучше сбалансировать бухгалтерские книги, и скромный талант выгодно покупать и продавать потом купленные ценные облигации. Да вы сами знаете, было время, когда у них, у французов, вошло в некую даже привычку останавливать всякого проходящего иностранца на улице и умолять его занять пост министра финансов.-Сей период его жизни продлился лишь несколько месяцев, после чего шевалье оказался на службе у герцогини Люксембургской, где в качестве главного администратора организован военный колледж. Именно в Люксембурге ему был пожалован титул, к которому он подобрал потом имя некоего невразумительного святого ("я так думаю, он был возничим святого Патрика! С туманного Острова Человеков!"). Титул сей он получил вместе с люксембургским гражданством за выдающиеся государственные заслуги. Но на беду свою он вернулся во Францию,-как раз в тот момент, когда шел штурм Бастилии, -и, не питая симпатии к революции, решил долго там не задерживаться. Однако именно в это время он сошелся с братьями Монгольфье и с увлечением работал под их началом, пока обоих не арестовали. Сам шевалье вместе с некоторыми другими аэронавтами поспешно перебрался в Бельгию, где им никто уже не мешал заниматься делом. Там-то и началась по-настоящему его карьера воздухоплавателя, демонстрирующего заинтересованным лицам типы воздушных шаров Монгольфье и Карлье. Экспериментировал он и с собственными конструкциями, мечтая изобрести механизм, позволяющий управлять летающими кораблями.