Выбор Шатеры - Яна Ясинская Страница 7

Горняки работают в копях в специальных свинцовых рукавицах, защиты которых хватает лишь на двенадцать часов. Не успеешь сменить — останешься в прямом смысле без рук.

Я — другое дело. Не знаю уж, откуда и почему так получилось, но у меня на кристаллы иммунитет. Я спокойно могу брать их голыми руками, и никаких ожогов. Они для меня словно лед. Даже как-то странно. Я, конечно, об этом не распространяюсь. Знают только брат и Эван.

Мать говорит, что я толстокожая. Меня ничем не прошибешь. Может, поэтому я и не чувствую кристаллы.

Наверное, так оно и есть.

Не важно. Главное, что моя толстокожесть позволяет моей семье выжить.

Мы продаем ворованные кристаллы местному ушлому контрабандисту дэусу Сину. Платит, конечно, гроши по сравнению с реальной ценой (кристаллы в большом дефиците на Черном рынке, ведь ими заправляют звездолеты), но и тех дар, что удается за них выручить, хватает нам троим на еду на месяц.

Правда, с именем не повезло. Меня зовут Ада маек. На древнедарийском мое имя означает «та, которой не должно было быть». Мамуля — еще та острячка — более жизнерадостного имени придумать, конечно, не могла. Впрочем, близкие меня зовут просто Ада. И это меня вполне устраивает.

В Катаре говорят: как назвали — так и проживешь. Но я не согласна. Как и с тем, что мне на роду написано повторить жизнь своей пропащей мамаши. Мне кажется, человек вправе сам выбирать судьбу. Хотя вряд ли кто в Катаре с этим согласится.

* * *

Острые камни то и дело норовят выскользнуть из-под ног. Один неосторожный шаг — и окажешься в пропасти. Как же я ненавижу горы! Недаром их в народе прозвали Хребтом мертвецов. Каждый раз неизменно натыкаюсь здесь на обглоданный зверьем труп. Вот и сейчас, брезгливо морщась, отвожу взгляд от торчащей из-под глыбы снега наполовину съеденной руки. Судя по болтающемуся на кости массивному черному браслету — военнопленный каторжник. Видимо, попытался сбежать с императорских рудников. Глупец! От стражей Дэбэра не сбежишь. М-да… Не хотела бы я оказаться на месте этого несчастного. Не хотела бы…

Северный катарский ветер, как обычно, лютует. Обледенело все: промерзшая земля, горы, редкие деревья. Кажется, еще немного, и я сама покроюсь коркой льда. И это называется весна!

Зелень в горах Катара появляется лишь в середине лета, а пока разве что мох встретишь. Темно-зеленый. Многолетний. Или карликовые кустарники, тоскливо пробивающиеся сквозь многовековые скалы. В этом, пожалуй, и есть весь Катар. Здесь все, включая людей, живет не столько «благодаря», сколько «вопреки» суровой северной природе, то и дело норовящей похоронить живое под непролазными метровыми сугробами и толстой заветренной коркой льда.

Отдельными островками среди Северных гор выделяется ярко-зеленая хвойная тайга — часть Сумрачного леса. Она начинается метрах в пятнадцати от меня, но лично я туда ни ногой! Что я — дура? Опасное местечко, скажу я вам! Там запросто можно наткнуться на призраки-отголоски, которые неминуемо заманят тебя в чащу, где сведут с ума. Поэтому даже сейчас, опаздывая, я все равно не рискую идти к шахте через хвойные заросли, предпочитая более длинную, обледенелую горную тропку. Конечно, мало приятного пробираться по краю опасного ущелья, но уж лучше так, чем чокнуться в Сумрачном лесу.

С каждым шагом дышать все труднее. Чем выше в горы, тем более разряженным становится воздух. Уж поскорей бы спуститься к копям, там хоть и висит рудниковая пыль, но дышится все равно легче.

Небо пронзительно-синее. Ни облачка. Вот не везет, так не везет! Лучи звезды Сатаба — дневного светила Дария — безжалостно отражаются от ледяной корки, покрывающей, словно стеклянным панцирем, горы, заставляя глаза до боли слезиться. Лучше бы грели, чем ослепляли.

— Лысый драг! Лучше бы грели, чем ослепляли, — в который раз сказала я.

Звезда Сатаба расположилась аккурат посреди небосклона. Полдень. Опаздываю примерно на час. Брат точно меня убьет! Особенно узнав причину опоздания — моего спутника, который идет, запыхавшись, следом. Дышит тяжело. Впрочем, чему удивляться: если уж мне, дарийке, не по себе от разреженного воздуха, то что взять с мальчишки-альтаирца, которому кислорода Дария и в низине-то не особо хватает.

— Ада, я давно хотел тебе сказать…

Договорить мой альтаирец не успевает — заходится в очередном приступе кашля.

Ну сколько раз ему говорить, чтобы теплее одевался и не открывал лишний раз рот на морозе?! Ведь знает же — климат Катара вреден для его слабых легких.

Худенький, бледный, болезненный. До несуразности долговязый. Белобрысая ворона на фоне крепких темноволосых дарийцев. И без того здоровьем не блещет, так еще додумался увязаться за мной в горы! Говорила же: не ходи! Но кто бы меня слушал?! Эван хоть и физически хилый, зато по характеру упертый! Вот загнется не ровен час в этих промозглых горах, и тащи его потом на себе! Подозреваю, он только с виду такой щупленький, а попробуй поднять — и с места не сдвинешь! Тем более я — тощая недокормленная тринадцатилетняя девчонка. Объясняйся потом перед его опекуном-священником, почему у его подопечного опять приступ случился! Еще и виноватой останусь!

И надо же мне было додуматься заглянуть к нему перед дорогой! Я должна была догадаться, что альтаирец одну меня в рудники не отпустит, увяжется следом. Будто помочь чем может! Только лишнее внимание привлечет. Представляю лица стражей Дэбэра, если те обнаружат, что возле императорских шахт альтаирец шляется. Впрочем, нет… Лучше не представлять.

Я младше Эвана почти на три года, ростом едва достаю ему до плеча, но роль старшей в нашей странной дружбе негласно отводится именно мне. Эван, будучи родом из довольно состоятельной, насколько я поняла, альтаирской семьи, совершенно не приспособлен к реальной жизни, особенно в Катаре. Вот и приходится его постоянно опекать. Без меня бы он давно пропал.

— Увязался на мою голову, — ворчу, поднимаясь на цыпочки, чтобы посильнее укутать шею альтаирца теплым шарфом, заодно потуже завязываю тесемку его мехового плаща. — Не хватало только, чтобы ты опять воспаление легких, как в прошлом году, подхватил! Две недели возле твоей кровати проторчала!

Произношу быстрее, чем успеваю сообразить — зря я такое брякнула. Ну вот. Обиделся. Последнее время мой альтаирец стал каким-то уж больно нервным и чувствительным. Никогда раньше таким не был. Слово поперек сказать нельзя — сразу замыкается в себе. А ведь еще совсем недавно мы могли с Эваном без проблем болтать обо всем на свете. Честно: не понимаю, что происходит с моим другом.

— Я не просил тебя возле меня торчать, — тихо произносит мальчишка, отводя от меня пронзительно-синий взгляд. — Извини, что создал тебе проблемы.

Улавливаю нотки задетого самолюбия. Ну надо же! Не просил он! Как же! Не помнит просто, как в бреду постоянно звал: Ада, Ада, Ада… Я чуть с ума тогда не сошла от беспокойства за него. Боялась, что и вправду помрет. Как я тогда жить без него буду?

— Извини, — бурчу я. Ненавижу извиняться! — Я не то хотела сказать…