Берег Стикса - Максим Далин Страница 7

— Криминал, что ли? — спросила Татьяна одновременно с недоверием и зарождающейся надеждой. — Да где тебе…

— Танюша, я тебе ещё ничего не могу сказать. Только одно — речь идёт об очень серьёзных деньгах.

Психологическое и философское образование снова сделали своё дело. Нежную женщину влечёт тайна и надежды на будущее. Очаровательной женщине хочется заполучить модные сапоги с острыми носами, куда не влезают её ступни, и полный набор французской косметики, которая, по предположению Романа, будет выглядеть на неземном личике, как разноцветная масляная краска на идоле с острова Пасхи. Утончённая женщина утопает в мечтах о том, как она будет пожирать виденные по телевизору деликатесы, запивать виденным по телевизору вином — и всё это напротив нового телевизора с суперплоским экраном.

Ладно. Всё это пустяки и издержки. Тем более что на мировую и в надеждах на будущее, добрая женщина угостила Романа сухой пригорелой картошкой, на вид, как писал бессмертный Диккенс, не более съедобной, чем развалины каменного капища друидов.

Давясь картошкой, Роман думал о том, что теперь необходимо постоянно помнить о сооружении таинственной мины и опасной походки, когда уходишь из дома.

И он продолжал исчезать по ночам, и по-прежнему, разумеется, не приносил в дом ни копейки, и по-прежнему терпел тычки и попрёки, пока в один прекрасный вечер, в виде жеста доброй воли не уселся смотреть с Татьяной и Петенькой телевизор.

Человек, не смотрящий телевизора, вызывал у доброй четы такой же суеверный ужас, как в средние века, вероятно, ужасал добрых христиан злонамеренный негодяй, не заходящий в церковь. Роман ненавидел телевизионный мир с его прокладками для критических дней, пивом, моющими средствами и идиотскими улыбками, но в тот вечер шёл фильм о вампирах, в смысле — о вампире, бедном Дракуле, склоняемом направо и налево.

Роман решил в виде исключения совместить приятное с полезным, заработать баллы и получить информацию — хотя о качестве информации в подобного рода развлекушках иллюзий не питал. Но — эпизод фильма навлёк его на мысль.

Замученный граф, дабы сделать вампиром свою возлюбленную, поил её своей кровью.

Вопрос решён и слово найдено. То самое недостающее звено, которое объясняет все непонятности между жизнью и смертью. Даже — почему мои дружки-Носферату требовали платы. Ясен перец — за свою кровь. Теперь всё понятно. Остаётся пустяк — раздобыть кровь вампира.

Раздобудь! Они этого не любят. И можно предположить, что при намёке на эту тему они начнут кусаться на поражение. Не хватало быть убитым сейчас, когда цель уже совсем рядом. Нет, господа присяжные, со змеями, тарантулами, вампирами и прочими опасными существами исследователю требуется осторожность и ещё раз осторожность.

Как же её добыть, эту кровь-то? Шприцем из вены? А что будет делать в это время хозяин вены? Нет, такая штука — дело добровольное. Или — если берёшь кровь у бесчувственного тела. К примеру — если тебе удалось где-нибудь отыскать вампира днём, в состоянии оцепенения. А хозяина крови после процедуры надо будет уничтожить — чтобы не рассердился.

Слишком трудоёмко. И каково будет общаться с существами, одного из которых ты прикончил? Возможно, такое дело сильно осложнит контакт. Возможно, есть другой способ…

И язык во рту наткнулся на острый угол отколотого зуба, который всё никак не удосужиться вылечить. Вот и способ. Подобное — подобным, как говорили дурни-латынцы.

Ждать пришлось долго. У Романа, вероятно, неважно получалось изображать жертву: нежить его по-прежнему игнорировала до обидного. К середине марта он знал в лицо четверых вампиров и вычислил места, где они предпочитают появляться. Около метро можно было встретить в глухую полночь темноволосого парня, когда-то державшего розу; рядом с большим круглосуточным супермаркетом часу во втором ночи иногда появлялась белокурая худенькая девушка в зелёной куртке «змеиная кожа»; ещё двое любили целоваться на скамейке в заросшем кустарником сквере между домами, в самом тёмном углу — плотная девица с косой до талии и парень в кожаной куртке. И все эти знакомые Романа шарахались при его приближении…

Как они кормятся, Роман ни разу не видел. И сам гастрономического интереса для них явно не представлял.

К концу марта он решил, что вампиры выбирают жертву телепатически, по исходящим от субъекта мыслям и эмоциям. Исходя из этого, пробовал детскую жизнерадостность, страх, апатию, депрессию в стиле «ах, мир — бардак, а люди — сволочи», злость — но ничего не выходило. Пока в одну прекрасную ночь, прекрасную в самом буквальном смысле, мягкую, влажную, туманную, он не начал декламировать про себя, услышав шаги девушки-вампира: «Ласточка моя, малютка, я тебя так жду, так хочу, иди ко мне… я не могу без тебя».

В этот раз Роман не почувствовал ни тоски, ни ужаса. Сладкая тёмная истома, нежная жуть, от которой закружилась голова, какой-то смертельный восторг накатили волной и были так сильны, что перехватило дыхание. В этот раз вампир подошёл совсем близко и даже прикоснулся — руки были оглушительно холодны и нежны, как молочный лёд, дыхание пахло ладаном и морозной свежестью, а тёмно-вишнёвые светящиеся глаза излучали голод, страсть и странную жестокую ласковость. Всё это было так остро, что Роман едва не потерял контроль над собой, поддавшись обаянию любви и смерти сразу — но он всегда отличался холодной головой и сильной тренированной волей. Вампир уже коснулся губами шеи, это было как поцелуй, холодно, горячо, больно и сладко — и Роман вдруг сообразил, что рука девушки лежит чрезвычайно удобно, прямо напротив его губ, а широкий рукав съехал к локтю.

Роман тронул языком острый осколок зуба — и боком, изо всех сил впился зубами в руку вампира. Кровь, тягучая, холодная и жгучая разом, как жидкий азот, хлынула в рот. Более мерзкого ощущения Роман до сих пор не испытывал никогда — это была пронзительная боль внутри вперемежку с тошнотой, будто пищевод, желудок и кишки набили горящими углями. Теряя сознание от жуткой, выжигающей боли, Роман ещё успел подумать: «Чёрт, кажется, я ошибся…»

Милка поправила плотную штору и заколола её ещё двумя булавками.

В последнее время дневной свет её раздражал и бесил. Работать было очень тяжело; от голосов людей и света голова болела и кружилась, болели все кости, а где-то между горлом и желудком стоял жгучий комок. Иногда Милке хотелось сходить к врачу. Но для этого надо было в свободное время тащиться по улице до поликлиники, сидеть в полном людьми коридоре, терпеть свет и присутствие посторонних…

Милка никогда не любила общества. Теперь — она его ненавидела. Ей снились сладкие сны про то, как она, сильная и могущественная, приказывает своим рабам, каким-то бледным зеленоватым существам, терзать и рвать кого-нибудь из знакомых — чаще всего начальницу или сослуживиц — и упивается их воплями и запахом текущей крови. Ей казалось, что кровь должна быть чудесной на вкус — как сладкий ликёр. Милка просыпалась — и встречала взгляд Принца со стоящей на столе картины. Принц был с ней согласен.

Принц всегда был с ней согласен. Поэтому она его любила, так любила, что от прикосновений к его лицу у неё сбивалось дыхание. Теперь, когда их странный роман был уже в самом разгаре, она научилась чувствовать гораздо сильнее, чем раньше. Прикосновения к портрету стоили больше, чем секс — а сексуальный опыт у Милки был изрядный. Но как вообще можно сравнивать эту грязную возню со случайными вонючими козлами, эту глупость с примесью боли — и горячий ток, исходящий от картины! Немыслимо!