Античные хроники - Валентин Леженда Страница 7

Все присутствующие пришли в священный ужас от такого чудовищного кощунства. Сына Афаманта отпустили, и тот, сделав над собой усилие, с трудом порвал опутывавшие его веревки. (Парень с детства занимался тяжелой атлетикой! — Авт.)

Затем, схватив отбитые мраморные причиндалы, Фрикс стал зловеще ими размахивать, отгоняя от себя испуганную толпу добропорядочных граждан. Оружие оказалось увесистым. Им вполне можно было при желании проломить кому-нибудь голову.

— Да кончайте же его скорее! — недовольно прогнусавил царь Афамант, несколько утомленный всем этим цирком.

Горбатый жрец со здоровым медным ножом растерянно развел руками, спрятавшись на всякий случай за изувеченной статуей прекрасного олимпийца.

Сатир его знает, чем бы все это закончилось, не вмешайся в эти события всемогущие боги.

Нет, со светлого Олимпа не спустился Аполлон, дабы разобраться с осквернителем своего мраморного мужского достоинства.

Произошло нечто совсем иное, иное до нелепости, и это словосочетание как нельзя лучше подходит для описания последующих удивительных событий.

Дворец Афаманта потряс раскат неслыханного грома. С неба прямо в крышу дворца ударил золотой луч, и то, что этот луч бил прямо с Олимпа, ни у кого сомнений не вызвало.

Луч благополучно проделал круглую дыру в потолке дворца, осветив жертвенный зал невыносимо ярким светом. Смертные в ужасе отпрянули к стенам.

Коснувшись мраморного пола, золотой луч взорвался, и в том месте, где только что произошла ослепительная вспышка, на дымящемся полу возник златорунный баран.

Был он не настоящий, а механический. Это стало ясно даже недалекому Афаманту.

Баран напоминал пародию на свой живой прототип. Выполнен он был на первый взгляд из чистого золота. Его шкура сплошь состояла из вьющейся золотой стружки (вот оно, то самое золотое руно! — Авт.), а в глазах сияли красные драгоценные камни.

Каменное орудие со стуком выпало из рук Фрикса, ошарашенного появлением диковинного божественного механизма.

Баран огляделся, с жужжанием повернув голову на тонких золотых шарнирах.

— Ну, вы даете! — басом произнес он, и греки непроизвольно вздрогнули.

Спустившееся с Олимпа чудовище разговаривало!

Мигнув правым сверкающим глазом, баран лукаво покосился на мраморную часть тела, отбитую от статуи Аполлона.

— Ого! — с восхищением сказало золотое копытное. — Вообще-то у Аполлона эта штука на самом деле раз в десять меньше.

Смертные молчали.

Кошмарная пауза затягивалась.

Баран медленно подошел к белому, как покалеченная статуя, сыну Афаманта, при этом движения божественного посланца сопровождались странным тихим стрекотом, словно внутри копытного роились некие невиданные насекомые, благодаря которым он, собственно, и двигался.

Крайне невежественное предположение.

Но что с них взять, с греков этих древних?

Дикий народ.

— Ну че уставился? — спросил баран Фрикса. — Где сестра твоя Гелла? Давай, шевели извилинами!

Фрикс непонимающе моргнул. «Какая такая сестра?!!» — судорожно пронеслось в его пустой голове.

— Я здесь! — послышалось откуда-то со стороны, и к алтарю подошла молоденькая дочь Афаманта и, соответственно, сестра Фрикса.

Фрикс свою сестру признал не сразу. Ох, не следовало парню чрезмерно увлекаться тяжелой атлетикой. Пару раз себе древней каменной гантелей по башке врезал — и уже считай идиот.

— Ага! — хмыкнул баран, тряхнув золотыми рогами. — Все в сборе…

Недружелюбно зыркнул он на пораженных столбняком Афаманта с Ино (тоже небось боги подсуетились. — Авт.).

Царь с царицей на этот бараний взгляд ничего нe ответили, а лишь безумно вращали глазами.

Афамант аж покраснел весь, тужась хоть что-нибудь произнести. Но все было тщетно, язык отказывался делать нужные движения.

— Садитесь ко мне на спину! — строго приказал золотой баран.

Фрикс с Геллой переглянулись. — Мы?

— Да нет, — усмехнулось копытное, — это я царю с царицей.

— А-а-а-а… — понятливо закивали отпрыски Афаманта.

Баран горестно воздел механические очи к пролому в потолке дворца, мысленно посчитав за несколько секунд до десяти тысяч. Это помогло ему успокоиться.

Прав был его изобретатель: человеческая тупость не имела границ.

— Залазьте ко мне на спину, дебилы! — не выдержал олимпийский посланец, и Фрикс с Геллой послушно сели на колкую спину живого механизма.

— А теперь полетели, — звонко объявило копытное. — Царь, по-моему, не возражает?

Царь не возражал. Казалось, еще секунда, и его глаза окончательно вылезут из орбит, а затем покатятся по мраморному полу прямо к жертвеннику Аполлона.

Баран непонятно чему кивнул. Его золотая туша вздрогнула, сзади выдвинулись странного назначения трубки, и выполнены эти трубки были отнюдь не из золота.

— Держитесь за мои рога! — приказал божественный посланец, и в. следующую секунду из его трубок вырвалось пламя.

Жертвенный зал заволокло дымом, но все же присутствующие смогли рассмотреть, как баран, расправив невесть откуда взявшиеся у него крылья, взлетел и исчез в круглой дыре под потолком. (Это ж как нужно было обкуриться, чтобы такое выдумать?!! — Неизвестный читатель.)

— М-да, в жизни всякое бывает, — отчетливо произнес кто-то из добропорядочных граждан Фив, — и жук свистит, и бык летает!

Ну что ж, сказано как нельзя кстати, в самое что ни на есть яблочко! (Глазное! — Авт.)

А весь этот бред, как всегда, объяснялся довольно просто.

Удивительный говорящий механизм сделал не кто иной, как известный олимпийский изобретатель, божественный кузнец Гефест. Сначала он думал просто пошутить над смертными, попугать их маленько, что было для них (смертных) очень полезно.

Однако суждено было механическому барашку послужить для другой, более благородной цели, а именно: для спасения несчастных детей садиста Афаманта.

Именно по просьбе их матери, богини облаков Нимфоманки, и послал на землю свое своенравное изобретение олимпийский кузнец.

— Смотри мне, Ними, — сказал Гефест, вытирая грязной тряпкой натруженные в кузнице руки. — Слишком уж долго я с этим кибером возился. Жалко будет, если он вдруг возьмет и испортится.

— А детей моих, значит, тебе не жалко? — склочно осведомилась богиня, меча глазами молнии не хуже самого Зевса.

Ответить на это Гефесту было решительно нечего.