Меч и щит - Григорий Березин Страница 62

— Я вскочил на Уголька и ускакал, — закончил я рассказ под утробный смех Мечислава. — И больше я о ней ничего не слышал. Так что же она наделала всего за два дня?

— Да вообще-то не она, а ее no-men-cla-tor. — Последнее слово Мечислав произнес по складам. — У ромейцев это такой хлоп, вроде дворецкого…

— Знаю, — перебил я. — Этот слуга громко объявляет, кто пожаловал в дом. И что же он такое выкинул?

— Ну в ее доме тогда проходил какой-то вечер… supportatia? — Мечислав недоуменно нахмурился. — Это слово ведь означает «поддержание», верно? Но, как я понял, у Лупы собрались и император с семьей, и сенаторы, и незнатные, но высокопоставленные чиновники. Что они собирались поддерживать на этой междусобойчике?

Последнее, довольно длинное и сложное, на мой взгляд, слово почему-то далось ему куда легче, чем ромейское «номенклатор». Я воздержался от замечаний по-этому поводу, как и по поводу того, что слово это, как мне казалось, не совсем подходило для описания данного сборища. Но лучше уж оно, чем прекрасное левкийское слово «оргия», означающее священное таинство, слово, которое ромеи так опошлили, применяя его к своим разнузданным попойкам. Я ткнул большим пальцем через плечо, в сторону мерзкого монумента.

— Поддерживали они там вон его. По крайней мере, теоретически. Но это уже отдельная тема. А что же произошло на той суппортации?

Мечислав с заметным усилием оторвал взгляд от монумента и вернулся к рассказу.

— Гостей собралось много, не то сто, не то двести, болтают по-разному, и этот номенклатор, его, кстати, звали Ступидием, совсем замотался, объявляя о прибытии важных персон. А Лупа тоже выкинула коленце — явилась в числе последних, почти одновременно со своим братом императором Брутом, и в том самом наряде, какой ты мне описывал. Вот бедняга номенклатор с переляку возьми да и бухни: «Ее Величество Император!»

Тут, как ты понимаешь, сразу тишина в зале, все в ужасе переглядываются, а потом Брут как рявкнет на него: «Пшел вон, мерзавец!»

Тот вылетел из дома стрелой… прямо в руки императорских телохранителей. После этого Брут обвел взглядом зал и сказал этак, знаешь, сурово и с достоинством: «Вы мне это прекратите…» и вышел. А телохранители, наоборот, вошли и забрали всех: и Лупу, и ее слуг, и гостей. Их увезли в городскую тюрьму, а на следующий день им предъявили обвинение в заговоре против императора и еще десятке других преступлений. Как раз в те дни я был в Роме, весь город только об этом и говорил, даже про смерть Николауса позабыли, и мне просто повезло, что в трактир, где я остановился, захаживала выпить разная пишущая братия, ну, знаешь, всякие там поэты, драматурги и прочая шушера. Их-то как раз больше занимала судьба собрата, чем какой-то скандал в среде ромейской… — Он заколебался. — Как ее лучше назвать? Знатью нельзя, раз там были и чиновники-простолюдины. Начальством, что ли? Как это будет по-антийски или на койнэ?

— Называй уж лучше просто, по-ромейски, номенклатурой, — ухмыльнулся я. — Тем более что они и сами себя так именуют…

Но Мечислав, похоже, уже забыл про все ромейские дела, кроме маячившего у нас за спиной трехчлена. Это сооружение притягивало его взгляд, как магнит притягивает железо, и голова брата то и дело поворачивалась к нему, угрожая вывихнуть шею. Я тоже повернулся лицом к этому символу, подавлявшему сто с лишним лет все народы Межморья. Да, теперь, глядя на него с расстояния в двадцать шагов, я по достоинству оценил незаурядное мужество таокларов, осмелившихся свыше трех веков назад восстать против ромейской гегемонии. Но после того как гегемония рухнула, эти монументы, в отличие от Столпов Хальгира, никто защищать не стал, и их снесли везде, кроме границ Ромеи.

Мы простояли так, уставясь на монумент, то ли минуту, то ли час — время словно перестало тогда существовать. Наконец Мечислав оторвался от созерцания и, повернувшись ко мне, задал короткий, но весьма дельный вопрос:

— Почему?

— Это долгая история, — улыбнулся я. — Ты знаком с легендой о Роме?

— Так, в общих чертах, — пожал плечами Мечислав. — Я знаю, что он явился за сто лет до создания нашей великой державы («установления веидийской гегемонии», мысленно перевел я на общедоступный язык), — отыскал где-то в предгорьях Рипеев племя мамерков (тогда они еще не звались ромеями), заявил им, что он — сын бога Марса, и надавал по роже всем, кто усомнился в этом, а потом и всем остальным мужчинам племени — для профилактики. После он сколотил союз племен и долго бродил с ним туда-сюда, пока не нашел равнину с одиноко стоящим холмом. Рому почему-то хотелось, чтоб с вершины этого холма виделся этакий ровный круг окоема, не нарушаемый никакими иными возвышенностями.

И когда он нашел такой холм, то назвал его Палатином и заложил на нем первый квадрат стен, из которого потом вырос город, названный вождем мамерков в свою честь Ромой. Потом…

— Потом было еще много всякого, — перебил я брата, — но нам важно, что этот городской квадрат он объявил священным. С этого-то квадрата Ром и начал сколачивать свое государство, для чего, естественно, понадобилось войско. А войско не может обойтись без офицеров. Вот он и произвел старейшин племен в сенаторов, отделив их тем самым от простого народа или рядовых воинов. А себя скромно назначил царем. В императоры полезли уже его потомки. Ту, как ты выражаешься, профилактику мордобитием он производил периодически, так что сенат и народ у него ходили по струнке. Но после каждой такой экзекуции он произносил речь, внушая своим подданным, что самое важное для них — это sacrum quadrum et triamembrum, то есть священный квадрат городских стен и трехчлен, под которым он понимал триединство царь — сенат — народ. Но то ли его подданные тогда еще плохо знали свой язык, то ли еще по какой причине, но ромеям почему-то думалось, что он говорит о некоем священном квадратном трехчлене, и, поскольку сами они такого извращения и вообразить не могли, хотя и старались, они преисполнялись тем большим трепетом перед своим царем. Так его боялись, что, когда он спустя девять лет после своего появления бесследно исчез, они поставили его щенка царем, сохранили все заведенные Ромом порядки, а квадратный трехчлен сделали своим знаменем и украшали им значки легионов. Впоследствии у них, конечно, появились опытные лингвисты, понявшие и растолковавшие всем, какой трехчлен имел в виду Ром, но к тому времени уже воздвигли столько монументов, что отменять культ Трехчлена казалось просто глупым. К тому же ты знаешь, как они чтут традиции… Вот они и стали использовать трехчлен для устрашения неприятеля.

— Значит, его обломки будут напоминать им, что здесь к нам приставали мздоимцы и нам это сильно не понравилось, — решительно заявил Мечислав. — Мы должны свалить его. Слышишь? Должны!

— И как ты предлагаешь это сделать? — не без ехидства осведомился я. — Раздашь этим порнам кирки? — Я махнул рукой в сторону девиц, которые, пока мы болтали, успели очистить кустодию от всего мало-мальски ценного и занести туда тела убитых; маленькая раскосая брюнетка услужливо держала наготове зажженный факел. — Это же гранитные блоки, вдобавок в два обхвата шириной. Тут на неделю работы для целой армии. Или ты, как Ликофрон, придумал машину, способную повергнуть трехчлен в прах, стоит только дернуть за веревочку?