Потомок Одина - Сири Петтерсен Страница 6

Она посмотрела на него глазами, похожими на коричневые миндалины на лице оливкового цвета. В них попеременно отражались лёд и огонь, всё то, что она хотела сказать. Но она лишь коротко и тихо подтвердила:

– После Ритуала.

Рамойя стряхнула с себя воспоминания и проводила Римера и Ветле в дом. Она опустила ведро на пол и поставила воду на тлеющий очаг. Ример огляделся. Комната была узкой, какой он её и помнил, в глубине находился закуток, отделённый от остального помещения новой рыболовной сетью. Луч света упал в оконце, которое всегда было открыто для воронов. На второй этаж вела лестница, где, как знал Ример, хранилось много листов бумаги, разложенных по полочкам и отсортированных по размеру и весу. Здесь, внизу, ближайший к нему угол был занят стеллажами, где Рамойя держала разнообразные маленькие чехлы из всевозможных материалов: кожи, дерева и кости. Несколько чехлов валялось на небольшом письменном столе из зелёного стекла. Ворон двигал их клювом, один за другим, к нужной полке. Он медленно ходил взад-вперёд, и его когти разъезжались по столу.

Когда Ример уселся за стол у окна, птица повернулась к нему. Ворон учуял его задолго до того, как увидел. Он оттолкнулся, перепрыгнул на стол Римера и приблизился к юноше. Ворон остановился у лежавшей на столе руки Римера и склонил голову набок. Это была крупная птица с небольшой головой. Её оперение отливало на солнце фиолетовым и синим, клюв окружал чёрный пушок. Ример разглядел царапины на клюве: этот посланник небес прожил долгую жизнь. Птица моргнула.

Ример с удовольствием отдал бы ему то, за чем он явился, но не мог слиться здесь с Потоком. Словно осознав, что игра проиграна, ворон принялся тянуть его клювом за рукав.

– Арнака!

Рамойя двумя руками подняла крупную птицу, как будто она была обычной курицей, и подбросила её вверх, к оконцу под потолком. Та взлетела без возражений, но издала несколько обиженных криков.

– Обычно она не бывает такой невежливой.

Рамойя протянула Римеру грубую каменную чашку с чаем и села напротив него.

– Это ничуть меня не удивляет.

Он не сразу понял, что она всё ещё говорит о Ритуале. О полученном им подтверждении, что Поток в нём очень силён. Как был силён в его матери. Как до сих пор он силён в теле Илюме. Как силён в членах всех двенадцати семей Совета, поколения которых толковали речи Всевидящего.

Рамойя не отводила взгляда от Римера, чем напоминала ему бабушку, но эти глаза были прямой противоположностью глазам Илюме. Они светились. Это были материнские глаза.

Рамойя оставила престижную работу наставницы воронов в Маннфалле, чтобы последовать за бабушкой Римера в Эльверуа по делам Совета. Ример знал, почему она это сделала. Ему было трудно смотреть на Рамойю и не думать об этом, хотя знать о причине её поступка ему не полагалось. Но груда вещей, о которых ему не полагалось знать, была выше колокольни Маннфаллы ещё до того, как ему минуло десять зим.

Ример сделал глоток. Во рту растеклось тепло.

– Каждый раз, когда я вижу тебя, я замечаю, как в тебе всё больше проступают её черты, – сказала она.

– Имлинги взрослеют, – ответил он, потому что не нашёл других слов. Ример не знал черт своей матери, он видел её только на шпалере дома, в зимнем саду Эйсвальдра. На шпалере была изображена женщина, протянувшая узкие ладони к шишкам на корявой сосне, которая до сих пор росла в саду, носившем её имя. Римеру было около шести, когда его родители погибли в снегах.

– Взрослеешь? Тебе восемнадцать, – рассмеялась Рамойя и закинула ногу на ногу. Золотистые капли, украшавшие низ её шароваров, зазвенели.

Внезапно лицо Рамойи снова стало серьёзным. Ример подготовился к тому, что, как он знал, должно было произойти.

– Что ты делаешь, Ример?

– О чём ты? – он тянул время, потому что хорошо знал, о чём она говорит.

– Говорят, ты подался в стражи. Будешь телохранителем?

Ример кивнул и стал искать, за что бы зацепиться взглядом. На скамейке у очага лежали две кроличьи тушки. Вероятно, для воронов – зачастую они питались лучше, чем имлинги. В закутке за сетью Ветле без устали ходил по кругу, как будто что-то искал, но не был уверен, что именно. Рамойя поймала взгляд Римера.

– Ты уже разговаривал с ней?

– Она до вечера будет в Равнхове.

Рамойя промолчала, и он продолжил:

– Поговорю с ней, когда она вернётся.

Она помотала головой:

– Ример Ан-Эльдерин, единственный внук Илюме, рождённый и выросший в Эйсвальдре, – и ты отказываешься от своего места в Совете?

– Я ни от чего не отказываюсь, – он знал, что это прозвучало неуверенно. Подобное решение можно было объяснить только отказом. Но правда ещё хуже.

– Значит, такой участи ты хочешь? – В голосе Рамойи прозвучало правомерное сомнение. Она положила руки на стол и подалась вперёд. Браслеты у неё на руках зазвенели.

– Я буду служить им, – услышал он собственный голос.

Рамойя откинулась на спинку стула.

– Да, нет никаких сомнений в том, что у телохранителей множество важных задач.

Это правда, но Ример не расслышал утешения в её голосе. Он попробовал на вкус собственную ложь. Она была совсем свежей. Рамойя считала его слабым сыном сильной семьи. Бабушка – предателем. Настоящие причины, по которым он избрал такой путь, были известны лишь Совету, и он никому не мог рассказать о них.

– Авгуры Маннфаллы уже протестуют, ты знаешь об этом? – спросила она.

– Очи Всевидящего всегда протестуют. Это пройдёт. В следующем месяце они обо всём забудут.

– Забудут? Впервые в истории Совета и семьи Ан-Эльдерин её представитель не займёт своё место в Совете! Ример Ан-Эльдерин, ребёнок, которому Всевидящий позволил жить! Мальчик, у которого имелись собственные Чертоги Всевидящего ещё до рождения!

От её слов уголок его рта начал подёргиваться. Ример подавил в себе примитивное желание оскалиться. Сейчас ему было труднее, чем обычно. Возможно, потому, что скоро всё закончится. Ему больше никогда не придётся соответствовать мифу о самом себе. Оставалось только выяснить отношения с Илюме.

Рамойя по-прежнему пыталась отыскать ответ в его глазах. Он позволил ей вести поиски, всё равно ответа ей не найти.

– Ты принёс Присягу, Ример?

Он кивнул и заметил мимолётную тень боли на её лице. Значит, она думала, он может изменить своё решение. Значит, и она тоже так думала.

– Ты считаешь, я предаю память своей матери, – сказал он.

– Нет, нет!

Глаза Рамойи расширились, и на какое-то мгновение с них спала завеса сдержанности. Мало кто, кроме Римера, смог бы истолковать этот знак, но он вырос в окружении тайн и научился различать знаки. Она говорила правду.

– Ты выбираешь собственным сердцем, Ример, а не сердцами умерших. Никто не может отнять этого у тебя, даже…