Ливиец - Михаил Ахманов Страница 52

«Когда-то у меня тоже был сын. Сын, жена, дом, работа… И все это я покинул. По своей воле, но в силу неодолимых обстоятельств».

«У тебя была подруга? – не понял я. – И ребенок, которого вы вместе растили?»

«Подруга тоже была… потом, когда я потерял жену, потерял навсегда. – Мысли Павла сочились горечью. – Но сын… Понимаешь, он не был ребенком, взятым на воспитание, как делают теперь, его выносила и родила моя жена. В те времена говорили: от моей плоти и крови…»

«В какие времена?» – с сочувствием спросил я, но он не захотел поведать большего.

Я ушел через четыре дня, сказав Фарре и Уитлоку, отцу Масиниссы, что отправляюсь в степь охотиться. Отец и двое мужчин хотели отправиться со мной – в окрестностях было небезопасно, здесь появился львиный прайд –«лев, три львицы и пара годовалых котят. Но я заверил их, что рисковать не стану, пойду в другую сторону, на север, а не на юго-запад, как собирался на самом деле. Ушел на север, потом обогнул оазис по широкой дуге, шагал весь день, отстреливая ловушки Принца в быков, жирафов и слонов, и на вечерней заре встретился с голодным прайдом. Тут бы мне и конец, если бы не новый фокус Павла.

В инструментальном блоке есть модуль мыслепередачи и контроля, но он принадлежит к устройствам вероятностного применения. Использовать модуль можно лишь в том случае, если у носителя имеется телепатический дар, сила которого определяет эффективность МПК. Наши полевые исследования показали, что в древности, в Эпоху Взлета и в Эру Унижения, дар распределялся примерно одинаково: сильный и ясно сознаваемый – один на десять-двадцать миллионов, слабый и латентный – один на миллион. Иными словами, в Эпоху Взлета, когда на Земле обитало семь-восемь миллиардов человек, паранормальными талантами владели не более пятисот, и примерно у восьми тысяч они имелись в скрытой форме. В древние времена, когда все население Земли исчислялось в сотню-другую миллионов, эти цифры падают на два порядка, и вероятность обнаружить столь одаренного партнера близка к одной стотысячной. Мне такие не попадались ни разу, и Масинисса не был исключением.

Павел, должно быть, об этом не подозревал, и МПК ему не понадобился вовсе. Мне вдруг показалось, что я накрыт мощной волной псионного импульса; затем львицы, что подкрадывались ко мне, вытянули шеи и двинулись парадным шагом, как лошади в древнем цирке, приподнимая поочередно каждую лапу и задерживая ее на миг в воздухе. Когда они добрались до меня, это было сплошное обаяние: клыки и когти спрятаны, хвосты вытянуты струной, тела сотрясаются от мощного мурлыканья, и каждая норовит почесаться боком о мои колени. Примчался лев, растолкал своих подруг, ткнул меня в живот гривастой башкой; за ним явились однолетки, подлезли под брюхом папаши, стали лизать мне руки шершавыми языками. Идиллия, да и только!

«Как ты это устроил?» – поинтересовался я.

«Элементарно, Ватсон! Или я не криптолог, не инженер человеческих душ?»

«Но это ведь звери!»

«Ну-у, я их слегка очеловечил…»

Демоны Песков! Временами я совсем его не понимаю. Почему он назвал меня Ватсоном?

В другой раз он сказал:

«Вы зовете настоящее реальностью, а прожитое в прошлом – мниможизнью. Но отчего? Я бы согласился, если бы под мниможизнью понималось жизнь в Инфонете, полностью бестелесная и совершенно не связанная с темпом реального существования. Но здесь и сейчас у нас есть тело, и оно живет нормальной жизнью – то есть ты должен его ублажать, кормить и вовремя усаживать на горшок. Разве это мнимые реалии?»

Я объяснил, что мниможизнь – термин условный, обозначающий любую ситуацию активизации разума вне собственного тела, будь то Инфонет, псионные поля или чужая плоть. Условность, но полезная! Скажем, как иначе сочтешь свой возраст? Реальный – жизнь в обличье, дарованном природой, мниможизнь – срок существования разума вне естественной среды.

Выслушав мои объяснения, Павел почему-то помрачнел и буркнул:

«Ежели так считать, крысиная моча, то у меня сплошная мниможизнь! Реальной и шестидесяти лет не наберется!»

Неужели он так молод? – промелькнуло в голове.

«Но если ты оставался в анабиозе три тысячи лет…» – начал я, но он внезапно расхохотался. Смех в ментальном исполнении похож на удары пульса в виске: ха-ха!.. бах-бах!..

«В анабиозе? С чего ты взял, что меня заморозили? Нет, совсем нет! Я был…»

Молчание – как отрезало.

Что до второго похода к океану, то в этот раз он оказался скорым, безопасным и успешным. Мне даже не пришлось объявлять себя Гибли – львы, которые шли со мной, носили мне добычу и повиновались каждой мысли Павла, были свидетельством моих чародейных талантов. Иногда я думаю – что они сделали с телом Масиниссы, когда, остановив биение сердца, я упал на песок Атлантики? Сожрали, освободившись от ментального контроля? Или, привыкнув ко мне, лишь обнюхали труп, рявкнули печально и побрели в заросли?

Так, прыгая во времени точно кенгуру, я совершил еще три погружения. Всякий раз, оказываясь в новом теле, я добирался от Танезруфта до океана, шел то севернее, у Атласских гор, то южнее, на границе джунглей, разбрасывал тысячи ловушек, внедряя их в животных и людей. Каэнкем, Каэнкем… Чару, Чару… Мои невольные разведчики уходили на сотни километров от моего пути, но исправно пересылали информацию, и в этом смысле испытания, на которых настаивал Принц, можно было считать удачными. Я мог отслеживать миграции животных, стад быков и антилоп, за которыми неизменно шли крупные хищники и люди, мог получить представление об их обличье и численности, одежде и орудиях, расположении поселков, приемах охоты, межклановых распрях и походах на восток, в обетованную страну Та-Кем, где огромная река работала как часовой механизм, одаряя поля плодородным илом. Саванна делалась все засушливее, сокращались пастбища, число животных уменьшалось, и контакты с Египтом становились все более тесными. Восточные ливийцы, темеху и техени, прихлынули к его границам, то сражаясь с войсками фараонов, то нанимаясь к ним на службу, то совершая набеги на селения Фаюма и Нижнего Египта. Ошу, люди запада, тоже продвинулись на восток, но незначительно – сотни километров песка, скалистых нагорий и бесплодных пустошей отделяли их от Та-Кем, что не способствовало набегам. Большей частью они дрались с восточными кланами, пытаясь отнять награбленное в Египте, но счет в этих распрях был не в их пользу – чаще побеждали темеху и техени, более многочисленные, лучше вооруженные и иногда прошедшие службу в египетском войске. Они не пускали западных собратьев к нильскому пирогу, и численность тех постепенно падала, в той же пропорции, как и число домашних и диких животных. Но все же они существовали, сохранив свой расовый тип, светлые глаза и волосы и необычную, не подверженную загару кожу.

Так было до конца второго тысячелетия, до санторинской катастрофы. Чудовищный вулканический взрыв выбросил в атмосферу тучи пепла, надолго затмившие солнце; климат в районе Средиземноморья начал меняться, где-то чуть-чуть, где-то более значительно, реки исчезали, саванна пересыхала, превращаясь в пустыню, лес отступал, освобождая место для степи. Вслед за этим пришли в движение народы, что не всегда означало миграцию – ведь можно двигаться не только в пространстве, но и в сферах, связанных с бытом, культурой, образом жизни, способами контакта с окружающей средой. Негроидные племена, обитавшие на границе нигерийских джунглей, оставались на месте и все же двигались, становясь из охотников на слонов скотоводами. Прежнее искусство, опасное, требующее сплоченности и силы, не оставалось забытым, но лес мельчал, отступая под натиском трав, и новая среда была более благоприятной, более благосклонной к человеку. За несколько веков темнокожий народ одомашнил лошадь и сделал то, о чем не ведали даже в Египте – не запряг коня в колесницу, а оседлал его. Всадники охотились в степи и пасли там стада быков; обилие пищи вызвало рост популяции, а это, в свою очередь, привело к проникновению на север, к медленному, но неуклонному давлению на ливийские племена. Темнокожие имели перед ними массу преимуществ – и свою многочисленность, и пищевую базу, и крупный рогатый скот, и лошадь, с чьей спины негры уже научились метать стрелы и дротики. Но главный их козырь был другим и заключался не в материальной, а в духовной сфере: они ощущали себя единым народом, единым племенем, не разделенным на враждующие кланы. Этому ливийцы не могли противопоставить ничего, и исход столкновения был предрешен.