Дева и Змей - Наталья Игнатова Страница 45

— Так, — Курт пожал плечами, — хочу узнать о вас как можно больше и подбираюсь исподволь. Сначала, чтобы усыпить бдительность, интересуюсь незначительным.

— Розенберг, — ответила Элис, — Майкл Кристоф Розенберг. А зачем вам знать обо мне как можно больше?

— Работа такая, — вздохнул Курт.

…Он подал ей руку, когда они начали спускаться с площадки по винтовой лестнице, и Элис было приятно почувствовать тепло его ладони. Странно, когда поднимались, и Курт поддерживал ее под локоть, она не замечала в его прикосновениях ничего особенного. Элементарная вежливость, не больше. Или несколько слов, сказанных без всякого подвоха, что-то изменили в ровных, приятельских отношениях?

Она не удивилась тому, что ощущение было приятным. Что может быть неприятного в молодом человеке такой наружности? И нельзя сказать, чтобы Элис, когда выпадала минутка, не задумывалась о том, что Курт за три дня знакомства проявил к ней неприлично мало внимания того рода, на которое может рассчитывать красивая и богатая девушка. Но во-первых, с учетом всех обстоятельств, невнимание это было вполне объяснимым. А во-вторых, особого отношения со стороны Курта Элис не то, чтобы не хотелось… как уже было сказано выше: ей нравились молодые люди его типа, и ей нравился лично Курт Гюнхельд, очень самостоятельный и решительный для своего возраста, но о Невилле, хозяине Черного замка Элис задумывалась куда чаще. Не в том дело, что и он тоже понравился ей — нет уж, увольте, колдуны и эльфы не подходящий предмет для симпатии современной девушки, — а в том, что Невилл просто-таки заставлял о себе думать. Сплошная загадка от пяток до макушки. Одна прическа чего стоит!

И все-таки, когда Курт выпустил ее ладонь, Элис почувствовала легкое сожаление. Что-то могло произойти, что-то… чего поневоле ожидаешь, когда красивый и заботливый, такой интересный парень рядом с тобой в романтической полутьме старинной башни. Русские, конечно, далеко не так свободны в отношениях между полами, как современная американская молодежь, но он мог хотя бы слегка пожать ее пальцы. Невинный знак внимания.

У порога дома Элис Курт пожелал ей спокойной ночи и напомнил, чтобы она обязательно заперла дверь.

Давно и далеко…

Война оказалась делом захватывающим. Хотя боевые действия, которые вел отец, не подпадали под определение именно войны. Диверсии — латинское слово, еще не вошедшее в обиход среди смертных этой Земли — было более точным. Князь не мог использовать всех возможностей фейри, да что там говорить, он не располагал и сотой долей этих возможностей, а обращаться за поддержкой к Владыке считал для себя невозможным. Это было для него сродни сделке с дьяволом. Даже против католиков, которых князь считал хуже мусульман, не прибегал он к помощи своего отца. Обходился своими силами.

Ему нужна была кровь, очень много крови, но князь никогда не отказывал себе в драгоценном напитке. Доноров хватало с избытком, начиная с преступников и заканчивая теми, кто был виноват лишь в том, что оказался в неподходящее время в неподходящем месте.

Князь. К тому времени он потерял свою землю, но то, что было больше чем титул, то, что было сутью властелина — этого не смог отнять никто. Люди, боявшиеся своего правителя, трепетавшие перед ним, когда он был в силе, сами стали его силой, когда никого, кроме них, у него не осталось. Люди уже не боялись князя, но теперь они любили его, самозабвенно и преданно. Князь стал воеводой, но плохо пришлось тем, кто лишил его власти.

Воевали сразу со всеми: с католиками и мусульманами, с якобы сохранявшими нейтралитет, а на деле наводнившими княжество своими лазутчиками жителями союза городов за горами. Это была война волка против своры собак, но затравленный, обложенный флажками, хищник был тем более страшен в своей безысходной ярости. И не уступали князю ни в отваге, ни в жестокости его войска. Несколько тысяч бойцов, бояр и дружинников, подобно своему господину готовые убивать и умирать без жалости и страха.

Они не знали еще, что всем им предстоит вернуться из темных земель Баэса, чтобы вечно наводить ужас на жителей Тварного мира.

Война — это болезни, чума и мор, это неожиданные налеты на города-предатели, грабежи и пожары, и уловки, заманивающие регулярные войска в засады, на верную и жестокую смерть. Война — отравленные колодцы, слезы и крики женщин, грохот орудий, и постоянное, непрерывное, непрекращающееся бегство. Они убегали. Всегда. И всякий раз выходило так, что бегство их несло гибель тем, кто осмеливался преследовать.

А еще война — это бои. Стычки и сражения. Война — кровь на клинках, и непередаваемая, страшная радость убийства.

Но первый же бой стал для Мико последним.

Он помнил, как во главе небольшого отряда врезался в рассыпающийся строй, помнил, как кто-то — выпученные глаза, плеснувшее в них изумление — захлебнулся криком и кровью. Голова врага, круглая, какая-то ненастоящая, покатилась под копыта, а конь несся вперед, и уже подвернулся под саблю следующий противник, когда волна ужаса и боли, волна судорожного наслаждения накрыла принца. Он впервые убил врага, впервые познал: какое это счастье — самому отнять жизнь.

Сколько их умерло в том бою? Дружинники, приставленные князем охранять наследника в сражении, говорили о полутора десятках. Но, конечно, князь не верил. И не верили его бойцы… кроме тех, кто видел княжича в сече. Мико и сам не верил. Но с того дня даже для отца он стал Михаилом.

Стал взрослым.

И навсегда зарекся убивать.

В часы сна — в мертвые часы кэйд и динэйх — он вспоминал. Нечестивую, обжигающую радость. Голод, невыносимый, всепоглощающий, — ничего не осталось тогда, кроме голода, и желания утолить его, и счастья от того, что он снова и снова проливает кровь.

— Господи, — закрыв глаза, шептал княжич, — твоя ли это воля, Господи? Ты ли направлял мою руку, Отец мой?

Ответа не было — Бог выше того, чтобы отвечать на молитвы. Но ответа и не требовалось. Даже если те люди погибли по воле Божьей, радость от их убийства была нечистой. Омерзительной. Радость была послана дьяволом. Уж о ком, о ком, а о Светоносном Наэйр знал предостаточно, и подобного рода убийства были по его части.

— Когда я убиваю, дьявол приходит в меня, — сказал Михаил отцу.

— Когда я убиваю, — произнес в ответ князь, — дьявол направляет мою руку. С этим ничего не сделаешь, сын. Такова наша природа. А не убивать мы не можем, потому что голод… — голос его стал хриплым и низким, — голод сильнее нас.

— Я не буду убивать.

— Это невозможно. Тебя вынудят, заставят, сами смертные сделают так, что тебе придется убивать. Снова и снова. Раз начав, уже нельзя остановиться. Ты поймешь, как только вновь почувствуешь голод.

— Это искушение. Бог дал нам достаточно сил, чтобы бороться с нечистым.