Зимний зверь - Елизавета Дворецкая Страница 41

– Скоты! Холопы! Прочь отсюда! Где Колобей? Всех в землю по плечи вобью! – кричал возле княжеских ворот яростный голос. – Я вас за него… Того скота, кто посмел… Куда лезешь!

Над головами пролился вой, больше похожий на звериный, чем на человеческий голос; мелькнул окровавленный наконечник копья, толпа качнулась, вся разом ушибленная тяжелым мертвым телом. Но в тот же миг оно скрылось под ногами, в толпе возникла давка; одни хотели вырваться отсюда, другие, напротив, стремились ближе к месту событий, горя жаждой посчитаться с общим врагом.

Веселка никогда не видела Молнеслава – князь умер в тот самый год, когда она родилась. Но сейчас, едва увидев молодого, лет тридцати, чернобрового и черноусого мужчину с красивым, но озлобленным лицом, с воздетым копьем в руках, она сразу поняла: это он! Его нельзя было не узнать: этот человек и спустя восемнадцать лет после смерти присутствовал в речах и мыслях прямичевцев почти как живой и каждому казался знакомым, хотя каждый и представлял его по-своему. И умерший, он как бы оставался среди жителей Прямичева. Когда живых новостей не хватало, прямичевцы любили потолковать о нем: виноват ли он был в смерти княжича Яробрана или завистливый старший брат его оговорил; о том, как ему досталась власть, и о том, как он ее употребил. Кто-то обвинял его, кто-то оправдывал, и в этих разговорах давние события казались живыми. Каждый ощущал свою причастность к ним, живо чувствовал цепь времен и поколений. Кто он, князь Молнеслав, – позор или слава Прямичева? И сейчас Веселка жадно вглядывалась в это лицо, пытаясь найти наконец ответ, который весь город искал уже полвека. Казалось, ей дана эта чудесная возможность как раз для того, чтобы она принесла драгоценный ответ своему Прямичеву.

Молнеслав весь кипел и рвался вперед: та вражда, которой дышал сейчас Прямичев, отражалась в нем и бурлила ключом. Этот день был вершиной всей его жизни, и он знал об этом: или он победит, или погибнет. Третьего не было, и никакого третьего исхода он не желал.

– Достоблаг Яробрана погубил – он мне больше не князь! – кричал через площадь сотник Добыслав, размахивая над головой плетью, как будто отмахивался от всех прошлых обязательств. – Брата убийце не служу! Подавись ты!

Сорвав с груди серебряную гривну, Добыслав с размаху швырнул ее на княжеский двор; она полетела над площадью и тыном, как молния, и народ вскрикнул, будто она, как настоящая молния, могла разрушить терема.

– Молнеслав князю изменил – и все, кто с ним, изменники! – выкрикивал возле княжеских ворот молодой воевода в кольчуге. – И ты, Добыслав, изменник! Деда-то хоть постыдись, он на тебя из Ирья смотрит!

– Ты моего деда не трожь! Он твоих обоих стоил!

Воеводы бранились, толпа металась, а по краям, у ворот и при выходе из улочки, все плотнее смыкались ряды кметей.

Вдруг дрогнули и с пронзительным скрипом поехали наружу ворота Перунова святилища, и крики на площади стали немного тише.

– Стремисвет идет! Сам идет! – закричали те, кто стоял напротив и мог видеть, что происходит между створок.

Толпа поутихла, головы стали поворачиваться в сторону святилища. Из ворот прямо в толпу вышел мужчина с длинными, рассыпанными по плечам волосами. Громобой и Веселка видели только его спину, но в каждом его движении ощущались уверенность и сила. При виде волхва Веселка на миг обрадовалась, понадеявшись, что хотя бы он сумеет остановить дикое буйство. Но тут же она вспомнила, что будет дальше, и чуть не заплакала от тоски и бесплодной жажды изменить неизменимое. Здесь никто не поможет, и она это знает. Каждый из стоявших тут, от мальчишки до князя Достоблага, мог надеяться, что все еще обойдется не слишком страшно. А она не могла.

На вытянутых руках Стремисвет нес перед собой меч в кожаных ножнах, с серебряным наконечником и серебряными узорными бляшками сверху донизу. В такие мгновения в руках жреца могло оказаться только одно оружие: меч Буеслава. Толпа, мгновенно расступаясь перед жрецом, за его спиной тут же смыкалась и следовала за ним, словно Стремисвет тянул ее за собой, как свою собственную тень. Громобой и Веселка были возле самых ворот, когда он вышел, и теперь толпа несла их почти вплотную к волхву.

По мере того как Стремисвет с мечом Буеслава пересекал площадь, толпа стихала, только ее окраины, которым было плохо видно, толкались и переспрашивали. С волхвом во главе толпа наступала на Молнеслава, а он, все с тем же копьем в руке, застывшим взглядом глядел только на меч в руках жреца, как на свою неминуемую смерть. Лицо его из ожесточенного стало растерянным и почти испуганным. Этот меч был больше его, больше князя Достоблага, больше жреца и святилища, больше прямичевской толпы. Это его совесть, его судьба; сам род его, все прошлое и будущее рода наступало на него, чтобы потребовать ответа во всех его делах, и он пятился, пятился, еще не зная, хватит ли у него сил для решительного ответа. Противники его приободрились, видя, что боги, в лице Стремисвета, на их стороне; Молнеслав стал шаг за шагом отступать во двор.

Возле Наволоки и молодого воеводы в кольчуге снова загудели голоса. «Боится! Пятится! Знать, совестно меча-то! Так тебе! И на тебя управа есть!» – раздавалось там то с торжеством, то со злорадством. Но сторонники Молнеслава стояли плотной стеной, подняв над собой блестящую череду копий над сплошной стеной круглых красных щитов; сотник Добыслав все так же верхом следовал вместе с толпой к княжеским воротам и решительно сжимал в кулаке плеть.

Толпой Громобоя и Веселку занесло на княжий двор. Единственные во всей толпе они знали, как все это кончится, но волна общего чувства захватила и их, они были частью этой толпы и разделяли все ее страхи и надежды. Жадно вглядываясь в лицо Молнеслава, Веселка пыталась понять этого человека, который стал, быть может, причиной прямичевских бед полвека спустя, тех бед, которые достались ее поколению и исток которых она так сильно хотела найти. Он оскорбил и разгневал богов убийством братьев, он потерял меч – оберег всего племени… Казалось, если она узнает, как все это было, то увидит и путь к исправлению бед.

Отступая, Молнеслав оказался возле самого крыльца княжеских хором. Перед ним трое или четверо кметей щитами сдерживали толпу, не подпуская никого близко к нему. А на крыльцо уже вышел князь Достоблаг, и его тоже можно было узнать без труда: какая-то невидимая стена отделяла его от бояр и кметей. Между Достоблагом и Молнеславом не было никакого сходства – старший брат был ниже ростом, но плотнее, у него были светлые волосы, скуластое лицо и широкие брови с заостренным внутренним концом, отчего взгляд казался зорче и строже. На лице его были гнев, напряжение и усталость от смуты, ответственность за которую всегда лежит на плечах князя, хоть был он в ней виноват, хоть нет. И Веселка, зная, что видит уже почти мертвого, с болезненным состраданием вглядывалась в его лицо, стараясь получше запомнить, как будто это могло как-то ему помочь.

– Именем Перуна Праведного заклинаю я вас, сыновья князя Остромысла, – остановите вражду! – заговорил Стремисвет, приблизившись к княжескому крыльцу и не доходя лишь несколько шагов.

Теперь оба брата были совсем рядом, один на высоком крыльце, а другой внизу, возле ступенек, и жрец мог видеть их обоих одновременно. И оба смотрели на него: младший – с враждебной настороженностью, не ожидая от волхва ничего хорошего для себя, старший – с недоверием и усталостью. Видно было, что князь позволяет волхву говорить только из уважения к служителю богов, но в пользу от его вмешательства не верит.