Face-to-face - Галина Тер-Микаэлян Страница 4

— Конечно, есть, Ада Эрнестовна, не сомневайтесь. Однако дело в том, что здесь нужен именно узкий специалист вашей эрудиции и ученый с вашим именем. Ваша задача элементарна — просто следить за всем, что будет говорить Уильямсон, и составить свое мнение. Какими фразами и с кем он будет перекидываться, какие вопросы задавать Диф-фи или Шамиру — все они приедут на симпозиум со своими докладами. Возможно, вы и сами получите возможность с ним пообщаться. Что скажете?

— Я… должна подумать.

— Конечно. Я дам вам свой телефон, сообщите нам о своем решении… скажем, в течение двух недель, я вас не буду торопить.

В три у Ады Эрнестовны начинался семинар, в пять — следующий. Она раздала студентам карточки с практическими заданиями и сидела за столом, пронзая острым взглядом тех, кто, кособочась, пытался украдкой заглянуть в учебник.

«Разговаривать с коллегой, следить за ним, чтобы выудить информацию. Предположим, я выуживала бы у Ганса. Бр-р! Противно. Кактолько им пришло в голову мне это предложить? Неужели они могли подумать, что я… Нет, конечно, кто-то должен этим заниматься ради безопасности страны, но только не я. Как бы только мне сформулировать им свой отказ подипломатичнее?»

Ее грозный голос заставил нерадивых студентов испуганно выпрямиться:

— Слышу непонятное шуршание под столом!

Чья-то книга, соскользнув с колен, с шумом упала на пол. Студенты знали, что с профессором Муромцевой шутки плохи.

Лишь около семи вечера ей удалось вернуться к себе в кабинет и сесть за стол, на котором с утра так и остались лежать листки, испещренные символами и буквами. Бессонная ночь и напряжение дня давали о себе знать мучительным покалыванием в висках, Ада Эрнестовна с досадой думала:

«Ох, голова моя — опять разболелась, черт знает что! Придется идти домой — уже ничего не соображаю, и анальгин в аптечке кончился. Ничего, дома выпью анальгин, полежу, потом опять за работу. Хотя… дома тоже, кажется, нет анальгина, — она немедленно размякла от жалости к самой себе: — Очень плохо быть одной на старости лет — воды никто не подаст, за анальгином в аптеку не сбегает. Буду умирать, и „Скорую“ некому будет вызвать. Хотя… Ганс говорит, что не надо думать о плохом, и тогда оно не придет. И еще он говорит, что старость — такая же нормальная вещь, как и молодость, но ей положено больше счастья, потому что меньше остается времени. Почему я стала так часто вспоминать Ганса и его слова? А „Скорая“, если честно, мне ни к чему — от врачей никогда никакой помощи не дождешься, они только нервы умеют трепать. И хорошо, что некого послать в аптеку за анальгином — Ганс говорит, что анальгин разрушает печень. Опять Ганс! Но он прав — в молодости еще можно было травить себя лекарствами, а теперь уже пора лечиться естественными методами. Ганс показывал, как надо делать».

Сильно нажав двумя указательными пальцами на виски, она откинулась назад и расслабилась, представив себе, что парит в невесомости. Через пару минут подбиравшаяся изнутри головная боль начала постепенно уходить. Еще успела промелькнуть мыслишка, что хорошо было бы перед уходом домой вскипятить воды и выпить крепкого чаю, а потом веки ее сомкнулись, голова опустилась на грудь, и она уснула, слегка посвистывая носом — в последнее время на работе с ней это случалось довольно часто.

Ей привиделось, что они с Петей опять маленькие и играют в снежки с двоюродными братьями. Тетя Надя и отец стоят неподалеку, наблюдая за возящимися в снегу детьми, а потом к ним подходит коллега Эрнеста Александровича, профессор Бреднев, показывает газету, которую держит в руках, и все трое начинают что-то оживленно обсуждать. Вовка, старший сын тети Нади, которому уже почти двенадцать, пользуясь тем, что взрослые заняты разговорами, запихивает восьмилетнему Пете за шиворот снег. Ада бежит к старшим, чтобы пожаловаться, и слышит, как Бреднев говорит:

«Картина болезни лично мне совершенно ясна, последний бюллетень не оставляет сомнений — syphilis tertiaria с деструктивным поражением нервной системы, и пресловутая отравленная пуля Фани Каплан тут совершенно не причем».

«Думаю, вы правы, — соглашается отец, — и осталось ему дней семь-десять, не больше».

«Я только одного не пойму, — глубже засовывая руки в меховую муфточку, говорит тетя Надя, — Россия от всех этих перемен выиграет или проиграет? Кто займет его место?».

«Что можно сейчас знать, дорогая Надежда Александровна? — грустно усмехается Бреднев. — Главные претенденты на престол — Троцкий и Сталин. Один носится с маниакальной идеей мировой революции, у другого, как сплетничают в институте у Бехтерева, развивается паранойя вкупе с сухорукостью».

Маленькая Ада не выдерживает:

«А что такое паранойя?»

Головы взрослых, как по команде, поворачиваются в ее сторону. На лицах их написана растерянность, и тетя Надя торопливо говорит:

«Иди играть с мальчиками, Адонька, нехорошо слушать и повторять то, что говорят взрослые».

В кармане у Бреднева неожиданно играют часы, он достает их и долго жмет на кнопки, а звон все не хочет умолкать, такой резкий, тягучий и прерывистый.

Резко встряхнув головой, Ада Эрнестовна заставила себя открыть глаза — на столе вовсю трещал-заливался телефон. Еще не до конца очнувшись, она поднесла трубку к уху и, услышав голос старшего брата, обрадовалась:

— Петя, ты? Когда же ты приехал? Я думала, ты пробудешь в Москве до двадцатого.

— Ты что, решила теперь и ночевать у себя в институте? — поинтересовался он. — Одевайся, минут через двадцать я подъеду.

Спустившись, Ада Эрнестовна отдала вахтеру ключ от лаборатории и вышла на крыльцо института. Вдыхая всей грудью чистый морозный воздух, она ждала брата и, закрыв глаза, пыталась мысленно восстановить подробности сна, что приснился ей сейчас в лаборатории. Шуршание колес затормозившей «волги» не сразу заставило ее очнуться.

— Устала? Смотрю, ты уже спишь, — с укором заметил Петр Эрнестович, открывая дверцу машины.

— Петька! — радостно чмокнув брата в щеку, Ада Эрнестовна нетерпеливо спросила: — Ну, какие новости?

Он подождал, пока она заберется в машину, проверил дверцу, пристегнул сестру к сидению ремнем безопасности и только потом ответил:

— Институт предложили возглавить мне.

Хорошо, что она была уже пристегнута, иначе, по-детски подпрыгнув от радости, пробила бы головой потолок салона машины.

— Конечно, так и должно было быть, кому же еще!

— Ну, претендентов на это место достаточно.

— Что значит достаточно? Ни у кого нет такого опыта, как у тебя! А сколько раз, когда ваш директор болел или уезжал, ты официально выполнял его обязанности? К тому же, твое избрание членом-корреспондентом утверждено, и Сурен Вартанович тебя всегда и во всем поддержит.

— Разумеется, — тон его был суховат, но Ада Эрнестовна не обратила на это внимания.

— Знаешь, Петя, — мечтательно сказала она, глядя в окно, за которым кружились и падали с неба крупные снежинки, — я сейчас задремала в лаборатории, и мне приснилось, что мы с тобой опять маленькие, играем в снежки. И папа с тетей Надей там были. Мне приснились такие интересные подробности — раньше я этого не помнила.