Когда возвращается радуга. Книга 3 - Вероника Горбачева Страница 4

Поэтому… Сказать, что Лютеция хуже Османской столицы — погрешить против истины. Да, в чём-то хуже. Первое, что бросается в глаза — множество нищих и попрошаек, и не только у храмов. В Константинополе неимущим помогали общины и медресе; даже валиде, мать сиятельного султана, строила больницы и бани, выделяла средства для помощи беднякам и вдовам. А потому — в лохмотьях здесь ходили разве что странствующие дервиши, а любой нуждающийся мог обратиться за помощью к имаму или кади. Здесь же — то ли обездоленные сбежались со всей Франкии, то ли желающих помочь было слишком мало, или же они не справлялись…

Зато во всей Франкии женщины ходили с открытыми лицами. И никто не вывихивал шеи, смотря им вслед, не отпускал язвительных словечек — да просто не обращал внимания. Они свободно заходили в лавки и на рынки, в храмы и на ярмарки, присутствовали на судебных заседаниях, путешествовали, некоторые даже — страшно сказать! — играли в те-ат-ре, обнимая и целуя мужчин-актёров у всех на глазах, если это требовалось по роли. И даже в числе преподавателей Университета была женщина, читающая лекции по акушерскому делу. Вот что удивительно.

А вот с чистотой всё-таки было хуже. И хвала Аллаху… и Всевышнему, конечно, который вовремя надоумил герцога Эстрейского перенять некоторые восточные обычаи, такие, как частое омовение, и даже провести в Эстре настоящий водопровод, по образцу римского. Его величество Генрих не смог пройти мимо подобного вызова, и тоже взялся за обустройство столицы. Говорят, лет десять тому назад здесь по улицам бродили коровы и свиньи, а во время дождя некоторые узкие проулки настолько утопали в грязи, что становились непроходимыми. А уж вонь-то стояла!

Конечно, здесь народу больше, чем в Эстре…

Но вот в чём Его величество успел раньше герцога — это в обустройстве целой системы ливневых стоков. Вроде бы мелочь, недостойная внимания монарха, как и упоминания на фоне его действительно великих свершений. Но при введении сети дренажных канав, да ещё прикрытых для безопасности решётками, город стал самоочищаться после каждого ливня. И оздоравливаться, надо думать.

Многое Ирис узнала ещё до приезда сюда, от эфенди. Но кое-что открывала на месте.

Например, никто из собеседников Аслан-бея, с чьих слов он узнавал немало нового об иных странах, не упоминал о том, как одеваются франкские женщины. Естественно, для мужчин это не представляет интереса. А вот Ирис — с удивлением наблюдала разницу в пышных платьях знатных дам — и простых нарядах прислуги и низших сословий. В Османии все одевались однотипно: и бедняк, и султан носили кафтаны, только один — попроще, а другой — с богатой отделкой, за цветной камушек с которой можно было купить порой всё имущество бедняка… Но во Франкии, а ещё и в Бриттании, как рассказывали, на одежду был введён жёсткий регламент по сословиям: разрешались лишь определённые цвета, ткани, число и вид украшений — дабы можно было с первого взгляда отличить дворянина от купца, крестьянина от торговца, белую кость от чёрной.

Однако больше всего поразили её монашеские одеяния. Не мужские — ибо походная сутана брата Тука, подпоясанная вервием, хоть и была скромна, но удивления не вызывала. Но вот те, в которые облачались сёстры здешнего монастыря так напоминали известные Ирис никабы! Подрясник — чёрное платье, наглухо закрывающее тело до самого подбородка, ряса, накидываемая поверх, мантия, прикрывающая голову наподобие чаршафа или хиджаба — всё это надёжно скрывало женщину от нескромных взоров, отгораживало от мира. Лицо, хоть и остававшееся открытым, можно было спрятать под низким капюшоном.

Но, разумеется, никто из монахинь не сурьмил глаза и брови, не оттенял чудесные родинки и не пользовался краской для губ. И, конечно, не носил прекрасных налобных украшений, брошей, ожерелий и звонких браслетов. Здесь это считалось постыдным, греховным, соблазняющим.

И воистину странно именовали себя эти женщины и девушки — «Христовы невесты»… Странно, но достойно уважения.

А ещё — они проводили время не только в постах, молитвах и ночных бдениях, но и в служении людям. При монастыре действовала больница для бедных, куда порой не стеснялись заглянуть и обеспеченные люди — не экономии ради, ибо, в самом деле, хорошие докторусы обходились семье весьма дорого; но, порой, привозя сюда на излечение старых больных слуг, которыми дорожили. Тут было целое крыло для одиноких и беспомощных, разбитых немощами и параличом, и сёстры-гертрудианки заботливо ухаживали за ними, подавая пример бескорыстной и чистой любви, терпения, милосердия и кротости.

Среди них было несколько, умеющих даже оперировать, и не удивительно, что иногда обитель посещал сам Амбруаз Парре, первый скальпель Франкии, не только помогавший сёстрам, но и порой приезжающий за советом и консультацией.

Именно сюда брат Тук посоветовал привезти няню Мэг. Ведь отказ от официального визита ко двору грозил обернуться крупнейшим политическим и дипломатическим скандалом, а потому — возвращение в Лютецию виделось неизбежным. Так пусть названая матушка поедет вместе с приёмной дочерью. Будет жить совсем рядом, видеться каждый день, знать, что родное дитя в безопасности… а заодно и пребывать под неусыпной заботой лучших в Лютеции целительниц.

Тем более что на сей раз гостья намного сократит путь и избежит дорожной тряски, отправившись через Старый портал,

Сколько событий случилось с ней в последнее время!

Нет, это хорошо, когда каждый день приносит что-то новое. Но Ирис, уставшая от впечатлений, уже истосковалась по спокойной размеренной жизни, в которой одно утро похоже на предыдущее, а дни пролетают бестревожно, легко, словно бабочки. Скорей бы вернуться!

Вот передаст последние дары Сорбонне…

Встретится с Джафаром и… увы, поговорит и объяснится…

Посмотрит вместе с сёстрами, что можно сделать с ослепшими глазами некоей Наннет, как и обещала Филиппу де Камилле…

…и домой.

В свой последний приезд она даже избегала смотреть в окна, чтобы не видеть почерневшего пустыря, оставшегося вместо сада. Ещё до её прибытия работники, присланные герцогом, спилили и сожгли мёртвые остовы деревьев и высохшего кустарника. Они собирались и пни повыкорчёвывать, но Ирис, приехав, вовремя вмешалась и не позволила. Корни уходят на много футов под землю, и, кто знает, возможно, не пострадали так сильно, как надземная часть. Восстановить всегда легче, чем сажать заново. Она попробует поработать с тем, что осталось, но немного позже. Сейчас главное — здоровье Мэг.

…Девушка погладила прохладную, ещё не успевшую нагреться от первых солнечных лучей, кладку стенного зубца. Почувствовав чей-то взгляд, скосила глаза вниз.

Напротив, через дорогу, в тени, отбрасываемой больничным корпусом, замерла чья-то фигура в нелепом балахоне, бывшем, по всей вероятности, когда-то белым. Лицо человека скрывалось под капюшоном, но даже отсюда можно было заметить, что руки, сложенные на дорожном посохе, истончены и сухи, как у старика.

Угрозы от него не исходило, лишь жадное, какое-то болезненное любопытство.