Старая Контра - Павел Марушкин Страница 35

– Ну, ты… Да! Это ж надо… Нашёл, стало быть, колдуна, и он тебя – сюда… Забашлял, должно быть, немерено… – Хуц в восхищении покачал головой.

– Не так всё было, ну да неважно…

– Ладно, допустим… Ну, вот ты здесь. А назад-то как?

– По верху не уйти – так мне этот сказал…

– Кто?

– Гукас… Да где он? – Каюкер вскочил. Гукас исчез.

– Сбежал, гад…

– Плохо… А насчет того, чтобы по верху – это верно, не уйти. Элементаль сожжёт.

– Значит, дорога у нас одна – в некрозориум.

– Гм… – Хуц прочистил горло. – Паренёк ты, конечно, боевой…

– Но?

– Но там жмууры… – жалобно проныл кто-то.

– Я любого жмура в два счёта уделаю! – сурово оборвал каюкер. – И вот что: кто со мной – тот со мной, а остальным – счастливо оставаться.

Он взвалил бесчувственного Хлюпика на плечо и решительно шагнул к кирпичному зданию.

– Постой, мон, – остановил его Хуц. – Мы все идём, зря ты так…

– Тогда давайте в темпе джанги! И пусть кто-нибудь из вас возьмёт моего друга. Думаю, мне сейчас понадобятся обе руки.

Цупаж Хуц, по-видимому, имел среди обречённых немалый авторитет: Иннот слышал, как он яростным шёпотом принялся подгонять самых нерешительных. Хлюпика подхватили под мышки похожие друг на друга как две капли воды рябоватые мужички и потащили следом за каюкером. Иннот, держа бумеранг наготове, решительно шагнул в чёрный провал ворот некрозориума. Он глубоко вздохнул и невольно скривился, переходя на энергетическое зрение: мерзкие эманации страданий и безысходности пропитали здесь, наверное, каждый сантиметр поверхности. Снова возникло чувство течения, потока, устремляющегося куда-то вниз; в мозгу замелькали бессвязные образы: грязная труба, полная мутных канализационных вод… Осклизлые подземелья, мерцающие мёртвым гнилостным светом… Река, несущая вздувшиеся, опухшие до неузнаваемости трупы людей и животных… Иннот тряхнул головой, пытаясь унять расшалившееся воображение. Остальные, по-видимому, тоже чувствовали себя неважно.

– А ну-ка, подтянитесь! – то и дело шипел Хуц. Через несколько десятков метров темнота сменилась бледными зарницами. «Неужели элементаль, – подумал каюкер, – ещё один!» Но это был не элементаль. Под потолком, повиснув в неопрятной мешанине проводов, рассерженной осой гудела тёмная газосветная трубка. Синеватое свечение копилось в её концах – и время от времени проскальзывало по всей длине, выхватывая на миг из мрака голые, заляпанные чем-то трудноопределимым стены. За поворотом тоже моргало, но в другом ритме, чаще.

Осторожно ступая, каюкер двигался по длинному, заметно идущему под уклон коридору. Уже несколько раз тот сворачивал; и с каждым поворотом всё сильнее становилось давление, незримый гнёт, тяжкой ношей ложащийся на плечи. Токи энергий вокруг тоже изменились, стали заметно сильнее – беглецы словно приближались постепенно к какой-то дыре, засасывающей всё и вся. Трудно сказать, как долго длилось сторожкое путешествие в полумраке: может, пять минут, а может, полчаса… Наконец за очередным поворотом Иннот ощутил некое присутствие. Что-то ждало там; что-то мерзкое и вместе с тем не похожее ни на жмуров, ни на живых людей… Ровный неподвижный отблеск ложился на пол: наверное, за углом была единственная нормальная лампочка. Каюкер, держа бумеранг наготове, шагнул навстречу свету… и замер. Обречённые один за другим выворачивали из-за угла, поднимали взгляд – и тоже останавливались, не в силах более пошевелиться.

Коридор заканчивался тупиком. Низенькая железная дверца была вмурована в кирпичи, а прямо над ней, ярко освещенный, в аккуратной застеклённой рамочке висел портрет Великого Эфтаназио.

Это лицо сразу и бесповоротно приковывало к себе взгляд. Довольно заурядная, даже простоватая внешность, казалось, только подчёркивалась жидкими волоконцами бородки и свисающих на плечи волос. Бескровные, намеченные скупыми штрихами губы, маленький нос-пуговка, развитые, сильно выдающиеся высокие скулы, тяжёлые веки, глаза… Вот взглядом с Великим встречаться как раз и не стоило. Рискнувший сделать это в первый миг содрогался от некоего не вполне понятного омерзения, словно не карандашный рисунок на листе бумаги был перед ним, а сочащиеся гноем и сукровицей дыры… А после уже не мог отвести глаз.

Сделав над собой титаническое усилие, Иннот полностью перешёл на энергетическое видение – но облегчения это не принесло, ибо страшные зенки присутствовали и здесь. Именно в них упиралось остриё незримого водоворота, токи энергий, и сила этих токов, этих течений была такова, что разом высасывала человека, оставляя лишь бесчувственную оболочку…

«Бросай бумеранг! – грянул в ушах Иннота хор испуганных голосов, каждый из которых был его собственным. – Бросай скорее, иначе будет поздно!» Но каюкер даже не пошевелился…

«Ты чё творишь, чудила?! – Этот голос, бесспорно, мог принадлежать только одному персонажику. Сол Кумарозо каким-то непостижимым образом умудрялся сохранять свою индивидуальность, даже будучи невидимым. – А ну, запустил этой своей хреновиной в портрет, живо!» – «Не могу, Сол! Рука не идёт!» – хотел было крикнуть в ответ Иннот, но тут Кумарозо сообразил, видно, в чём дело, – и полилась музыка.

Эту мелодию Иннот вспомнил и узнал сразу: именно её сыграл Сол на достопамятном выступлении перед конкурсной комиссией фестиваля, которое они с Дворнике наблюдали на экранчике старенького телевизора… Всё та же пронзительная и насмешливая нота, которая всё длится и длится, не кончаясь, – и следом за которой приходит музыка джанги.

Бумеранг, курлыкнув, чёрной птицей рассёк пространство и врезался в портрет Великого Эфтаназио – прямо в лоб, в точности так, как Иннот расправлялся со жмурами. На краткий миг всё застыло: бумеранг словно прилип к картону, осколки стекла неподвижно зависли в воздухе, секунды споткнулись и замерли, прервав свой безостановочный бег… А в следующее мгновение портрет сорвался с гвоздя и рухнул на пол под аккомпанемент звона и хруста.

Обречённые один за другим приходили в себя, со стонами хватались за голову; разрыв контакта с ликом Эфтаназио более всего напоминал удар кувалдой по затылку. Хуц уселся на пол и, морщась, растирал виски,цедя сквозь зубы ругательства. А Иннот улыбался. Музыка с каждой секундой звучала всё тише и тише, но она была с ним – и будет всегда, что бы ни случилось. «Спасибо, Сол! Ты самый великий из всех нас, чтоб меня предки взяли!» – мысленно обратился к нему каюкер. «Я знаю, – скромно ответил Кумарозо. – Всегда пожалуйста…»

– Ну чего, все очухались? – сурово спросил Иннот, оборачиваясь.

Ему нестройно отвечали, что нет, не все, и не очухались вовсе, как от такого сразу очухаться, никак это невозможно…

– Ну, а раз все, нечего рассусоливать. Хуц, давай-ка, строй свою банду. И подберите моего кореша, ясно вам?

– Тише! – вдруг испуганно шикнул кто-то. – Слышите?

За железной дверкой нарастал шум. Иннот, стоявший к источнику звука ближе остальных, осторожно попятился; обречённые и вовсе спрятались за угол. Шум становился всё громче и громче, потом стал затихать. «Странно, – подумалось каюкеру. – Как будто за дверью кто-то катит целую вереницу тачек». Шум опять возобновился: невнятный зловещий голос что-то пробубнил, тачки тронулись с места и покатились куда-то вдаль; перестуку колёс вторило гулкое эхо.