Архивы Дерини - Кэтрин Куртц Страница 32

Когда и для Дениса приблизилось это время, он понял со всей отчетливостью, что главное испытание еще впереди. Ибо что, помимо вероломства архиепископа, определяет тот миг, когда гнев Божий может привести в исполнение Его приговор? Можно ли утверждать наверняка, что сама мераша не является орудием Божьего гнева? Господь обычно действует через смертных посредников. И зачем Ему творить явные чудеса, если под рукою есть более скромные и простые средства?

Служба продолжилась с того места, где ее прервали для посвящения. Хор запел жертвенный гимн, и Денис вместе со своими посвященными собратьями встал рядом с архиепископом, обратясь лицом к пастве и глядя, как Джемил и другие родственники выходят вперед с хлебом и вином. Джемил нес таки графин с вином — должное распределение даров состоялось, разумеется, под неназойливым и искусным воздействием Дерини, — но по лицу брата Денис так и не понял, удалось ли тому сделать подмену. И никакого ментального подтверждения он тоже не получил, когда Джемил передал ему графин и руки их соприкоснулись. Брат был окружен прочной защитой.

Денис заподозрил худшее. Почему Джемил не впустил его в свое сознание? Молясь о том, чтобы не держать сейчас в руках свою смерть, он поставил графин на поднос, который архиепископ принял от престарелой матери Вениамина, и старался не смотреть, как де Нор передает этот поднос отцу Горони, дабы тот отнес его в алтарь. Со сжавшимся сердцем он машинально отошел на полагавшееся ему для завершения церемонии место и, глядя на де Нора, благословлявшего хлеб, столь же машинально повторял за другими должную молитву.

«Suscipe, sancte Pater, omnipotens aeterne Deus, hanc immaculatam hostiam...» Святый Отче, Господи всемогущий и вечный, прими от недостойного слуги Твоего жертву сию, которую приношу Истинному Господину своему...

На очереди было вино. Де Нор с тягостной неспешностью подставил Горони свой большой, сверкавший драгоценными камнями потир и, когда тот налил в него вино, благословил воду и добавил ее всего несколько капель.

«Offerimus tibi, Domine, calicem salutaris...» Прими, Господи, чашу спасения...

Денис боялся, что для него это — отнюдь не чаша спасения, во всяком случае, в этом мире, но пути назад уже не было. Если вино не успели подменить, ему остается только надеяться на чудо. Он верил в чудеса, но никогда не думал, что они могут случиться с ним. Ведь не спасло же чудо Джориана, которого Денис считал куда более достойным того.

Молодых священников обмахнули кадилом, окропили святой водой, и как в тумане начал Денис читать вместе со всеми положенные молитвы, в сердце своем молясь только об одном.

Господи мой Боже, предаюсь в руки Твои, — твердил он. — Спаси меня от тех, кто преследует меня, и сохрани... Если только смертью своей могу я послужить Тебе, тогда возьми мою жизнь, я отдам ее с той же радостью, с какою возлагаю на Твой алтарь этот хлеб и вино... но не послужу ли я Тебе лучше жизнью своей?..

Хор запел «Sanctus» — Святый Боже — так сладко, как Денис никогда еще не слышал, и сердце его невольно преисполнилось радости, и, когда архиепископ поднял гостию и Денис протянул к ней руки, он забыл обо всем, отдавшись мистическому поклонению и шепча от всего сердца освящающие слова.

«Нос est einem corpus meum». Сие есть тело мое...

Раздался звон колокола, Денис низко, благоговейно поклонился вместе с архиепископом и своими товарищами. Вслед за тем архиепископ поднял потир, и Денис с бьющимся сердцем, в котором боролись страх и надежда, не смея смотреть на него, повторил за де Нором молитву.

«Simili modo postquam coenatum est, accipiens et hunc praeclarum Calicem in sanctas ac venerabiles manus suas». Также Он, пригубив из чаши, взял ее в Святые руки Свои...

— Помоги, Господи, дабы сохранилось благочестие в людях; дабы не умалилась вера среди сынов человеческих! — молился Денис.

«Hic est einem calix sanguinis mei...» Сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов. Сие творите в Мое воспоминание...

В магическом действии, для которого не имело значения, человек он или Дерини, Денис был сейчас жертвоприношением, предлагая кровь своей жизни столь же искренне, как Христос предлагал Свою и как предлагал свою Джориан. И когда он дочитал молитвы и встал на колени, дабы получить причастие — сначала хлеб, потом вино, — в душе его воцарилось глубокое спокойствие. Гостия растаяла, как росинка, на языке; и лишь одна мысль промелькнула в уме, когда де Нор поднес к его губам потир.

В Твои руки, Господи, предаю душу свою. Да сбудется все по воле Твоей...

— Sanguis Domini nostri Jesu Christi custodiat animam tuam in vitam aeternam, — пробормотал де Hop. Да сохранит кровь Господа нашего Иисуса Христа душу твою на вечные времена...

Сказав «аминь», Денис отпил из чаши. Вино было сладким и крепким, мягче, чем ему запомнилось, и сразу же от желудка покатилось по всему позвоночнику, по рукам и ногам слабое покалывание, которое усилилось затем и неожиданно взорвалось в затылке звездной, горячей вспышкой любви и света — и это была не мераша.

Ему показалось, что свет осиял сосуды, стоявшие на алтаре, дарохранительницу на жертвеннике, потир де Нора и что та же энергия растеклась по жилам всех находившихся рядом. И Вениамина с Милвасом, стоявших на коленях возле него, озарил этот свет; и в дароносице, которую де Нор торжественно вручил ему через несколько минут, пульсировало сияние, словно то билось сердце самой вселенной, сияние, которое видел только он и которое озаряло и его руки.

Ему казалось, что он плывет не касаясь земли, когда он встал и пошел навстречу брату и родне других новопосвященных, чтобы дать им причаститься. Нет, он не плыл, конечно, но чувствовал — ибо силы Дерини в нем не только не уменьшились, но явно окрепли, — что мог бы даже взлететь, если бы захотел. И когда он, ставший наконец священником, дал впервые своему брату Святое Причастие и увидел на его лице удивленное и благоговейное выражение, которое запомнил на всю жизнь, радость его достигла своего предела.

Денис немало изумился, когда король опустился на колени рядом с Джемилом и, отвернувшись от де Нора, который один и смел претендовать на такую честь, причастился из рук Дениса — то была неслыханная милость. Самый прекрасный день его жизни был отмечен еще и тем, что он дал причастие своему королю.

По мере того как он причащал других верующих, воодушевление его постепенно шло на убыль, и к концу богослужения Денис почувствовал некоторую слабость в членах, но это было, конечно, из-за усталости и ларанова снадобья, а не из-за разрушительного действия мераши. Спать хотелось сильнее, чем в прошлый раз, но неприятных ощущений не было. Он увидел, что Чарльз, стоявший чуть дальше у ограды, тоже сдерживает зевоту, да и Милвас и Аргостино с трудом преодолевали сонливость.

Усталость чувствовалась все сильнее, но Денис прочитал короткое заклинание, снимающее ее, и почувствовал себя лучше. Он вернулся к алтарю, отдал дароносицу и встал на колени вместе с остальными, пока де Нор и Горони собирали остатки даров на один поднос, чтобы убрать в дарохранительницу. Затем де Нор повернулся к своему складному аналою и преклонил колени, глядя, как Горони выполняет завершающее омовение, — наступил последний опасный момент. Если Горони почувствует, что у вина другой вкус...