Эффект зеркала - Дарья Сойфер Страница 31

Горовой умудрялся в одно и то же время бесить ее и успокаивать. Занудный, но надежный. Невыносимо вредный, но рассудительный. Айя не привыкла иметь дело с такими людьми. Понятия не имела, что делать. На ее браваду он не реагировал. Не велся на провокации… А она устала быть постоянно в седле грохочущего «харлея». Пусть, мол, все вокруг летит к чертям, а я – в шлеме. Ей было страшно! Страшно идти в тюрьму. Или в сумасшедший дом. Или на улицу, где ее бы посадили на перо через пару кварталов.  И страшно от того, что в голове у нее, как собачьи глисты, завелись видения. И не какие-нибудь эльфийские сады, а натуральные покойники. Не в маленьких осколках, а прямо так, в широком формате. Будто какой-то извращенец подарил ей очки виртуальной реальности, а они намертво прилипли к вискам и бесконечно транслируют ужастики и криминальные сводки.

Нет, Айя не была слабонервной. И драться умела сносно, и в уличной жизни разбиралась лучше, чем мамочкины сыночки, которые навесили на себя цепей и взялись читать рэп про гетто. Вашу мать, гетто?! А вы вообще в Рыбинске бывали? А в Мытищах? Гетто…

И почему все это произошло именно с ней? Ну, логично, если бы даром созерцания мертвяков обзавелся следак. Ему бы это, по крайней мере, пригодилось в работе. Но почему она?! Никогда не увлекалась ни страшилками, ни детективами… Любовное кинцо – куда ни шло, но детектив? Какой в них вообще смысл? Весь фильм кто-то куда-то ездит, а потом бабах! Гения осенило – и убийца в наручниках рассказывает, за что ненавидел жертву. У Айи даже в родне, насколько она знала, не было ни одного легавого. Так почему?!

Где-то в глубоко внутри нее била кулаками по ребрам маленькая девочка. Плакала и кричала: «Мамочка! Мне страшно! Забери меня отсюда!» Но замок на ее клетке давным-давно проржавел, и снимать его никто не собирался. Только однажды Айя дала слабину и послушала этот тоненький жалобный голосок. Когда вышла из детдома и по какой-то великой случайности, – а именно благодаря новенькому мэру, которого выписали из Москвы на место старого козла отпущения, – получила квартирку. Однушку. Двадцать пять метров. На окраине Рыбинска, в двухэтажном деревянном доме, который когда-то служил бараком. Собственно, воды в нем не было, крыша протекала. Но Айя обзавелась собственным гнездом – и это было главным. Даже думала пойти на парикмахера. Прически там всякие, можно было бы себе на халяву красить… Работа не грязная и пахнет шампунями.

Казалось бы – сиди и радуйся. Но нет! Девочка внутри запищала назойливо: «Мамочка! Мама!» И Айя решила проведать шнурков. Что и как вообще. Пришла – отца нет, он на зоне. А мама вроде пить бросила, хахаля завела приличного, в квартиру зайти не так страшно. Даже дверь запирается.

Мать, ясно дело, кинулась на шею, мол, скучала, вспоминала и вот-вот собиралась навестить. Ужаснулась, что дочери досталось такое жилье аварийное. Предложила вариант: свою квартиру продать, Айкину тоже, а вместе купить трешку в новостройке. Потом и на ремонт подкопится, и жизнь совсем другая. Там и садик строится, если дочь замуж выйдет и детей заведет…

В первый и в последний раз Айя развесила уши. Продала квартиру, выручила смешные шестьсот тысяч. Принесла маме, вещи перевезла, пошла новойстройку смотреть… А на другой день хахаль мамин аккурат с этими деньгами и растворился в воздухе. Мать – в слезы. Ссора, скандал… Потом опять бутылка, другая, третья, компашка подобралась…

В общем, Айя взяла самое нужное, закинула в рюкзак и без долгих прощаний направилась к Мишке. Ему не перепало квартиры от государства, родительская была. Парализованная бабушка только месяц, как померла, и он был свободен от пяток до макушки. И Айя ему плотно присела на уши, после чего он квартиру сдал и послушно отправился за подругой покорять столицу.

Через несколько лет покорения Айя пришла к выводу, что надо было сидеть в той однушке в бараке и не рыпаться. Стригла бы сейчас волосы местных дурехам, и никаких неприятностей. А вместо этого торчит в кабинете следователя, отвечает на глупые вопросы и не знает, где окажется завтра. Кто бы ей сказал раньше, что в Москве заработать хоть и реально, только вот деньги исчезают быстрее, чем согревают карманы…

После двух дней постоянных побегов и разгрузочного питания, двух ночей плохого сна и одного падения из окна у Айи ломило тело. Ноги звенели чугунной сковородой, глаза болели от света, а голова… Ее хотелось сунуть в морозилку.

Девушка встала, взяла два стула и поставила их рядом у стены, игнорируя протесты Горового.

 – Я полежу, – сообщила она, пододвинув клетку со спящим Джеком поближе, чтобы хватило еще и ноги положить. – Ты там печатай, я все подпишу. Прояви фантазию, сделай, чтобы мамочке было интересно читать. Припиши мне… Я не знаю. Какую-нибудь стопятьсотую статью.

 – Ты в своем уме?! – он гневно вытянул шею. – Это мебель для посетителей! Ты где вообще в этих штанах… Эй!

 – Не «эй», а Айя, – терпеливо поправила она и стащила ботинки. – Слушай, а у тебя газетки не найдется? Так лучше сохнет…

 – Какой, к черту, газетки?!

 – А, ладно… Следственный комитет, а туда же: никакого сервиса. – она, кряхтя, встала, подошла к принтеру и вытащила из лотка несколько чистых листов. – Сойдет и так для первого раза.

Запихнула бумагу в уличную обувь, влажную после месива из снега и соли, поставила к батарее и вытянулась, издав выдох облегчения.

 – Хорошо хоть охранник пустил в туалет, – доверительно сказала она, расстегивая пуговицу на джинсах.

 – Ты что творишь?! – голос майора стал вдруг таким высоким, что еще немного, и по телефону его смогли бы принимать за женщину.

 – Успокойся, – протянула она.  – Просто немного свободы… Но даже не думай этим воспользоваться! У тебя был шанс, ты его упустил.

С этими словами Айя повернулась к нему задницей и блаженно закрыла глаза. Ей снился Рыбинск. Заснеженный, белый-белый, нетронутый ничьими ступнями. Чистый и уютный. Сугробы на ощупь оказались теплыми, хотелось закопаться в них, как в вату, и то ли спать, то ли плыть куда-то… И только она собралась с разбегу прыгнуть в самый большой, как сзади раздался звук, будто кто-то мял руками нашинкованную капусту.

Она обернулась и увидела машину. Такую белую, что на фоне снега можно было различить только колеса и стекла. За рулем сидел майор Горовой. Оно и понятно: кто еще мог обломать ей весь кайф от валяния в теплых сугробах?

Майор остановился, распахнул перед ней дверь, ни сказав ни слова. И она почему-то села. Сама удивилась почему, но села, и они в полнейшей тишине куда-то поехали. За окном мелькали черные стволы деревьев, стало темнеть, на трассе зажглись фонари, и внезапно машина затормозила. Так резко, что Айя чуть не расшибла лоб. Ремни? Откуда на ней появились ремни, если она не пристегивалась?

 – Выходим, – скомандовал Горовой и вылез, и ей оставалось лишь последовать за ним.

Они оказались в Москве. Тишину сменил приглушенный гул машин, высокие дома с хаотичным чередованием черных и желтых окон… И вместо пушистых сугробов – каша с хрустящими комочками реагентов.