Новая весна - Роберт Джордан Страница 3

– Лорд Мандрагоран? – всадник натянул поводья, останавливая коня перед Ланом и Букамой. Не спешиваясь, он недоверчиво рассматривал их, вероятно удивляясь, что их доспехи лишены украшений, а куртки и плащи сшиты из простого сукна и уже сильно поношены. Немного вышивки, конечно, неплохая вещь, но некоторые южане зачастую так увлекаются ею, что в результате одежда скорее напоминает гобелен. Под плащом у тайренца, кончено, скрывается позолоченная кираса и атласная куртка цветов, подобающих его Дому. На его высоких сапогах, наверняка, красуется орнамент, который в лунном свете сжжется серебром. Как бы то ни было, едва позволив себе перевести дыхание, всадник продолжил:

– Испепели Свет мою душу! Я был уверен, что вы находитесь ближе всех, но уже начал думать, что никогда не найду вас! Лорд Эмарес с шестью сотнями своих людей преследует пятьсот – шестьсот айильцев. – Он покачал головой. – Странное дело, но они движутся к востоку. Снег замедляет их продвижение дальше. Как, впрочем, и наше. Лорд Эмарес полагает, что если вы, подобно наковальне, встанете на хребте, который здесь называют Крюк, то его войска получат возможность нанести удар, словно молот, по врагу сзади. Лорд Эмарес считает, что они вряд ли успеют добраться туда до рассвета.

Лан поджал губы. У некоторых южан весьма странные представления о вежливсти. Не спешился, прежде чем заговорить, не назвал имени. Будучи гостем, он должен был представиться первым. Теперь если сам Лан будет следовать этикету, то репутация гордеца ему обеспечена. Этот парень даже не передал приветствий и пожеланий здоровья от своего лорда! К тому же этот гонец, судя по всему, полагал, что они не знают, что к востоку – это значит прочь от реки Эринин. Вполне возможно, это просто небрежность речи, но все остальное было просто грубостью. Букама не шевельнулся, но Лан все же предупредительно коснулся ладонью его правой руки. Старый друг иногда бывал обидчив.

Крюк находился в доброй лиге от лагеря, а ночь уже была на исходе. Однако Лан кивнул:

– Передайте лорду Эмаресу, что я буду там вместе с зарей. – Имя лорда Эмареса ему ни о чем не говорило, но армия была настолько велика – около двухсот тысяч человек более чем из дюжины стран плюс Гвардия Башни из Тар Валона и даже отряд Детей Света, – что едва ли было возможно запомнить больше горстки имен. – Букама, поднимай людей.

Букама сердито что-то прорычал и, сделав Ракиму знак следовать за ним, зашагал к лагерю, выкрикивая на ходу:

– Подъем! Седлайте коней! Мы выступаем! Подъем!

– Медлить не стоит, – посоветовал безымянный тайренец. В его голосе проскользнули повелительные нотки. – Лорд Эмарес будет очень сожалеть, если, схватившись с айильцами, обнаружит, что наковальни нет на месте.

Очевидно, подразумевалось, что если этот Эмарес будет сожалеть, то сожалеть настанет черед Лана.

Лан мысленно представил себе язычок пламени и методично скормил ему все эмоции, не только гнев, но и все остальные, все до последней крупицы, пока не ощутил вокруг себя пустоту. После многолетней практики для достижения ко’ди, единения, потребовалось совсем немного времени – лишь один удар сердца. Мысли и даже собственное тело теперь казались чем-то далеким. Лан стал един с землей у себя под ногами, един с окружающей темнотой, един с мечом, который он не поднимет на этого глупого невежду.

– Я сказал, что буду там, – ровным голосом произнес Лан. – Я привык исполнять то, что обещаю.

Желание узнать имя тайренца окончательно улетучилось.

Тот, так и не удосужившись покинуть седло, коротко кивнул, развернул коня и, пришпорив, пустил быстрой рысью.

Лан удерживал ко’ди еще несколько мгновений, чтобы удостовериться, что эмоции находятся под строгим контролем. Вступать в битву во гневе более чем неразумно. Гнев затуманивает зрение и толкает на глупые поступки. Как этот тайренец ухитрился до сих пор остаться в живых? В Пограничных Землях он нарывался бы на дюжину дуэлей в день. Лан – еще раз убедившись, что абсолютно спокоен, почти столь же холоден, как если бы пребывал в единении, – повернулся к лагерю. Вызвав образ скрытого тенью лица тайренца, он не почувствовал гнева. Хорошо.

Когда Лан добрался до центра раскинувшегося среди деревьев лагеря, все вокруг уже было охвачено деловой суетой и напоминало разворошенный муравейник. Для опытного взгляда суматоха была вполне упорядоченной и практически бесшумной; ни одно движение, ни один едва слышный звук не были лишними. Палаток, которые пришлось бы сворачивать, не было, – ведь когда дело доходит до сражения, вьючные лошади становятся помехой. Некоторые воины уже были верхом, нагрудники застегнуты, шлемы надеты, в руках – копья с добрым футом стали на конце. Остальные поспешно подтягивали подпруги или прилаживали к седлам луки в кожаных чехлах и колчаны, полные стрел. Медлительные погибли в первый же год войны с Айил. Большинство из оставшихся в живых были салдэйцами или кандорцами, прочие – доманийцами. Кое-кто из Малкир тоже отправился на юг, но Лан не стал их вождем. Даже здесь, Букама сопровождает его, но не следует за ним.

Навстречу вышел Букама, сжимавший в руке копье. Он держал под уздцы своего светло-чалого скакуна, по кличке Солнечный Луч. Следом появился безусый юноша по имени Каниэдрин, который с опаской вел Дикого Кота, принадлежавшего Лану. Гнедой жеребец был выдрессирован лишь наполовину, однако Каниэдрину настоятельно посоветовали вести себя с ним осторожно. Даже наполовину обученный боевой конь – страшное оружие. Разумеется, кандорец был не настолько наивен, как можно было бы предположить, глядя на его юное лицо. Это умелый и бывалый солдат, искусный лучник. Убивал он весело, часто смеялся посреди сражения. Он улыбался и сейчас, предвкушая грядущую схватку. Дикий Кот тоже нетерпеливо тряс гривой.

Не полагаясь на опытность Каниэдрина, Лан еще раз лично проверил подпруги и только потом принял поводья. Плохо затянутая подпруга может убить не хуже копья.

– Я рассказал ребятам, что нам предстоит сегодня утром, – сообщил Букама, когда Каниэдрин отправился за собственным конем, – но с этими айильцами наковальня запросто превратится в подушечку для булавок, если молот не подоспеет вовремя. – Он никогда не ворчал в присутствии других – только наедине с Ланом.

– И молот может стать подушечкой для булавок, если он ударит, а наковальни не будет на месте, – возразил Лан, взлетая в седло. Небо уже начало заметно светлеть. Оно было еще темно-серым, но на нем оставалась лишь горстка самых ярких звезд, разбросанных тут и там. – Придется поспешить, чтобы успеть к Крюку с рассветом. По коням! – скомандовал он.

Нужно было торопиться. Полмили они проскакали легким галопом, затем рысью, потом повели животных под уздцы быстрым шагом, чтобы после вновь оседлать и пустить галопом. Это в книгах люди гонят галопом по десять-двадцать миль, но даже если бы не было снега, проскакать галопом четыре или пять миль значит обезножить половину лошадей и запалить остальных задолго до того, как отряд добрался бы до Крюка. Тишину угасающей ночи нарушали лишь хруст копыт и сапог по насту, скрип кожаных седел да иногда сдавленные ругательства тех, кто споткнулся о скрытый под снегом камень. Никто не расходовал дыхание на жалобы или разговоры. Для всех, и людей, и коней, это было привычным делом, и они быстро втянулись в ритм, покрывая милю за милей.