Ради тебя - Катерина Снежинская Страница 28

— Это тебя тянет всё упрощать.

— Слушай, друг, а ты хоть раз признавался ей? — мученически вздохнул Грег.

— Признавался. Однажды.

— И что?

— И ничего. В итоге она вышла замуж за этого слизняка.

— Небо! Кто о чём, а Крайт страдает! Вот что я тебе скажу, командир. Право выбора и уважение чужого мнения, особенного женского, это очень достойно и современно. Прямо-таки передовая точка зрения, и очень колониальная. Вот только иногда стоит и попроще быть, попримитивнее: за волосы — и в пещеру. Гарантирую, всем легче станет.

— Может и так. Только я пришёл к другому выводу.

— Великая ночь! Да чтоб тебя демоны вместе с твоими выводами отодрали!

— Конец связи, — согласился Карт, снимая переходник.

* * *

Одиннадцать лет назад

Cобачонку Тиль увидела, когда на обрывчик выехала. Вернее, поначалу-то она и не поняла, что это такое бултыхается: дядюшкин охотничий жеребец артачился, недовольно ногами перебирал, норовя податься боком. На месте-то его удержать уже мучение, а уж разглядывать, что там коричневую воду баламутит совсем недосуг. Но потом всё же рассмотрела круглую головёнку с прижатыми, будто прилизанными ушами. Следом и слабенький, обрывистый плачь щенка расслышала, раньше его рокот леса заглушал — гроза приближалась, вот-вот накроет. А ещё Тильда разобрала, что детёныша на стремнину тянет. Видимо, вверх по течению буря, уже разразилась, переполнив тихий ручей. Вода пучилась, перекатывалась на притопленных корягах настоящими волнами — тесно ей становилось в узком и не слишком глубоком русле.

Вот когда это всё увидала, тогда её из седла и вымело, только поводья через шею жеребца перекинула, чтоб тот сдуру сам себе не навредил. С обрывчика Тиль тоже прыгнула не думая: и рассуждать некогда, да и знала, что под глиняной ладонью довольно глубоко, а высоты почти и нет — ноги не переломаешь.

Одного госпожа Крайт не учла — оглушающе-ледяной воды.

Река будто пасть над макушкой захлопнула, разом выбив из груди весь воздух. Вздувшийся пузырём подол амазонки облепил руки, спутал не хуже верёвок, а тело — наверное, больше с испуга, чем от холода — обернулось деревяшкой, как и управлять-то им не сразу сообразишь. Тиль распахнула рот, словно рыба, жижа, тухло воняющая тиной, хлынула в горло, в нос, даже, кажется, в глаза и…

Девушка вынырнула, вылетела, как пробка из бутылки, натужно откашливая воду, которая всего-то до груди и доставала. Тильда крутанулась налево, направо, пытаясь понять, где обрыв, где щенок, разгребая руками опавшие листья, прибиваемые усиливающимся с каждым мигом потоком к берегу. А течение, между прочим, уже чувствовалось, пыталось тащить, путалось водорослями в онемевших ногах.

Щенок больше не скулил и лапами не бил, может, и вообще не шевелился, над водой только нос и лоб виднелись.

— А чтоб вас всех!.. — выругалась Тильда, и даже Вечную ночь помянула, оглядываясь, пытаясь найти подходящую палку, чтобы подцепить кутёнка.

И тут же сообразила: цеплять его не за что. Пришлось брести, едва переставляя ноги-столбы, подгребая руками. А потом и почти плыть, путаясь в чугунных складках юбки, отплёвывая тину вместе с водой, плохо соображая, что делает.

Как она на берег выбралась, Тиль не помнила — хоть умри. Кажется, лежала на траве, пытаясь сообразить, что надо сделать, чтобы дышать научиться и очень боясь раздавить щенка, которого за жакет сунула. Вроде над головой громыхало, а она шла. Дальше Тильда снова плыла или ей только это казалось? Наверное, всё-таки просто ливень хлынул, и неповортливо-кукольному телу мерещилось что-то своё.

Следом пришёл бред и голоса. Девушка вдруг очутилась в воздухе, легла на него, как на постель и сверху ничуть не хуже грома лязгнуло: «Нашёл, она здесь!». Следом пришло вялое удивление: откуда тут взялся Карт, ведь он на континенте? Но мысли тут же смыл жар, и почему-то правому боку было особенно горячо, просто углями жгло. А дальше одни обрывки, голоса в темноте.

«Если верить новым теориям, то такие действия свидетельствует о глубинной детской травме. Как мы видим, пережитое несчастье толкает барышню на необдуманные поступки и…» — голос дребезжит, как стекло в паровозном купе, прилипчиво жужжит назойливой мухой.

«Кхм, доктор, это всё бесспорно интересно, но давайте обсудим это потом. У девочки лихорадка» — мягкий, тёплый, будто плед голос дяди успокаивает, но и раздражает тоже.

Сейчас ей не нужно тепло и так жарко. Хочется… А чего хочется, не понять.

И снова темнота.

«Готовьтесь к худшему, господин Крайт, — дребезжание буравчиком всверливается в мозг, оставляя болезненную воспалённую ранку, — если жар до утра не спадёт, то… Как видите, пиявки не помогли. Я дам ещё опиумного молока, чтобы бедняжка не страдала».

«Доктор, да сделайте же что-нибудь! Любые деньги!..»

Хочется успокоить дядю, уж слишком встревоженный у него голос. Но не получается, рот куда-то подевался. А ещё хочется… Чего? Никак не сообразить.

«Думаю, нужно пустить кровь», — жужжит огромный шершень, нацеливая жало толщиной с палец.

«Кхм, ну если вы считаете, что это необходимо…» — бормочет старый плед.

«Вы всерьёз думаете, что она недостаточно крови потеряла? — новый голос похож на сосульку: острый, прозрачный, холодный. Удивительно, сладко-ледяной и на лоб ложиться снег. Вот чего она хотела: холода! — Разодранного бока и ваших пиявок недостаточно?»

«Молодой человек, я полностью разделяю вашу тревогу, но позвольте мне…»

«Не позволю. Дядя, вам тоже лучше уйти. И прихватите этого коновала, пока я его башкой в камин не сунул» — лёд разбивает ватную, душащую темноту, а под ней появляется водяная прохлада. Её много, очень много и жару тут просто места нет.

* * *

Тиль не поняла, что её разбудило. То ли солнечный свет, как-то по-особенному радостно, даже торжествующе заливающий спальню. То ли жара, но не болезненная лихорадка, а просто излишняя теплота от толстого одеяла, в которое девушку закутали, будто гусеницу в кокон. То ли странное размеренное сопение над ухом. В общем, что её в чувство привело, не понять. Зато сопение удивило до крайности — вот это точно.

Тильда осторожно и не без труда — замотали её действительно надёжно — голову повернула. И едва не ткнулась лбом в нос кузена. Правда, сначала она и не сообразила, что это Крайт, чужое лицо показалось гротескно большим, пришлось даже шею выгнуть. А потом… Никакого потом не получилось, потому как Крайт враз перестал сопеть и открыл глаза. Нет, глаза распахнулись, словно жалюзи рывком подняли — вот так вернее.

— Привет, — мирно и обыденно заявил кузен. Тиль даже не нашлась, что на такое ответить. — Как себя чувствуешь?

— Бок болит, — сообразила, наконец, Тильда.

Рёбра на самом деле ныли, а ещё горло саднило.