Темный век. Трактирщик - Александр Воронков Страница 26

В конце концов мне удалось задержать горбатого Янека, по каким-то своим делам покинувшего трапезную и убедить его с помощью нескольких интуитивно понятных слов и жестикуляции проводить меня к брату-келарю.

Как выяснилось, келарь обосновался в монастырских подвалах, куда я попросту не додумался заглянуть. Его просторная келья с забранными мутными чешуйками слюды окнами под самым сводчатым потолком на первый взгляд казалась тесной. Это обманчивое впечатление появилось из-за загромождённости помещения разного рода сундуками, мешками, бочонками, горшками, тюками и рулонами. У стены под окном находилось убогое сооружение из козел со столешницей, подобное тем, которые имелись в монастырской трапезной. На краю столешницы лежала грудка разноцветных палочек с разнообразными зарубками, а середину занимали здоровенная медная чернильница, деревянная коробка с птичьими перьями, небольшой узкий нож и большущий фолиант в деревянном переплёте с торчащими в пергаментных страницах разнообразными закладками.

С убогостью рабочего стола резко контрастировал резной деревянный стул, напоминающий трон с высокой спинкой, сужающейся кверху. Спинку украшала резьба, схематически изображающая архангела с пылающим мечом. По уже наработанной привычке я собрался перекреститься на распятие при входе в помещение, однако за штабелями мешков и корзин никакого креста заметно не было. Поэтому мне отчего-то показалось, что будет правильно перекреститься в сторону единственного видимого изображения религиозного содержания. Таковым оказался резной архангел на спинке стула.

— Ну и что ты на меня крестишься, сын мой?

"Ёлочки зелёные, так опростоволоситься!"

На стуле сидел сам келарь — длинноволосый старик лет шестидесяти пяти-семидесяти внушительной комплекции, однако же лишённый того нездорового ожирения, какое я заметил у брата Теодора.

— Здравствуйте, святой отец!

— И тебе здравия, сыне. Ты и есть тот самый кухарь, что давешнюю трапезу сочинил?

— Я и есть, отче.

— Брат вивлиофик о тебе только и говорит. Видать, угодил ты нашему пройдохе Филиппу! Небось, за деньгами завещанными да за десятинным леготным жеребеем пришёл?

— Верно, святой отец, за ними.

— Ин ладно. У меня всё уже с вечера подготовлено, так что поди-ка сыне, поближе… — С этими словами старик положил на стол лежавший подле него ящичек и поднял крышку медной чернильницы.

Когда я приблизился, отец келарь перелистнул назад пару страниц своего "гроссбуха" и чётко выговаривая слова, зачитал:

— "От Джованни Чиппо Пьемонтино, купца, принято на хранение: золотом — два безантина, да серебром — слитками на одну пражскую марку да монет шесть денариев да двести сорок два хеллера да четверть гривны новгородской неровно рубленной. Оприч того — перстень серебряный с рубином мутным на два золотника да харатью Платона о государстве. А чёрной монеты разной — на два хеллера ровно".

Выходит, сыне, что упомянутые два безантина теперь тебе принадлежат. Не желаешь ли оставить их на хранение в обители на то время, пока и сам здесь обретаешься?

— Благодарю, святой отец! Однако предпочёл бы получить монеты на руки…

— Ну что ж… Отчего-то я, многогрешный, так и предполагал… В таком случае — назови своё полное имя и имя отца: денежные вопросы требуют учёта и порядка!

— Максим Белов из Штальбурга. Отец — Михаил Белов!

— Так… "Во исполнение завещания преставившегося Джованни Чиппо Пьемонтино, выдано Максиму Микаэлю Белову из средств покойного два безантина золотом, что удостоверяется подписями означенного Белова и смиренного брата Микаэля, келаря жатецкой обители братства Святого Бенедикта". — С лёгким шорохом серое гусиное перо бегает по жёлтому пергаменту, оставляя за собой чёрный след угловатых латинских литер. — А теперь поставь вот тут крест и оттисни палец — а я за тебя распишусь…

"Тоже мне — нашёл неграмотного! Прямо обидно — почему эти европейцы нас всегда за варваров каких-то принимают, а чуть что — так сразу: "Иван, спасай!" — то от турок, то от шведов с прочими немцами… Эх!"

Беру непривычное перо, уже смоченное в чернилах, и вместо того, чтобы нарисовать требуемый крестик, раскудрявливаю на пол-строки роспись с росчерками и завитушками. Рядом аккуратно, стараясь не посадить кляксу, вывожу печатными: "MAX BELOV" и усмешливо щурюсь отцу келарю.

— Гм… Неплохо, молодой чело… сын мой, неплохо. Ну-ка… — старик мягко вынимает из моих пальцев перо и, освежив чернила на хитро заточенном кончике, низко склоняется над страницей. Похоже, работа в полутёмном помещении никак не идёт на пользу глазам пожилого человека. Подпись отца келаря аккуратной цепочкой знаков выстраивается ниже моих "кучерявостей".

Выпрямившись, монах сдвинул крышку ящичка, перемещавшуюся в пазах, словно в советском школьном пенале и вынул один из трёх лежащих в нём кошельков-мешочков того типа, который я уже не раз видал в этом времени. Глянув на привязанную к "калите" деревянную бирку, он привычным движением распустил узелок завязки и аккуратно вытряхнул на стол содержимое.

— Убедись, сын мой, что все описанные ценности находятся в сохранности!

— Вижу, святой отец. — Киваю согласно.

Келарь выудил из кучки драгметаллов один за другим два неровных кругляшка и протянул ко мне бугристую ладонь с тускло желтеющими монетами.

— Прими, сын мой, владей и распоряжайся!

— Благодарю, святой отец!

Пара монеток весила около девяти-десяти граммов, а вместо подсознательно ожидаемых гордых королевских профилей их украшала причудливая вязь мусульманских надписей.

— Прошу прощенья, но не могли бы Вы, святой отец, пояснить, какое соотношение установлено сейчас между этими… да, безантинами и маркой? Дело в том, что вчера я узнал, что за право торговать в городе с меня потребуют четыре марки, но я не представляю, что это за валюта…

— Хм-м… Затруднения твои, сын мой, понятны: со слитками постоянно происходит чехарда цен. Баварская марка имеет один вес, рейнская — иной, используемая в наших местах пражская — третий, отличный от прочих. Твои два безантина в пересчёте на серебро стоят примерно пять шестых долей пражской марки или же сотня денариев. Это весьма приличные деньги.

"Эге ж! Помнится, мой знакомец Йозеф Коковач говорил, что за лемех к сохе кузнец берёт не меньше денария. Выходит, на эту пару монеток можно купить сотню лемехов? Солидно… А что он говорил об арендной плате за землю? Вроде бы двенадцать в год? Ого, действительно, немалые средства мне покойный "ротфронтовец" Джованни Чиппо завещал. Однако за право открыть в городе цех придётся заплатить гораздо, гораздо больше… Будем думать, где гроши брать"…

— Ещё один вопрос: его преосвященство распорядился, чтобы я обратился к Вам, святой отец, относительно продуктов для воскресной трапезы, приготовление которой поручено мне…

— Да, я знаю. Но до воскресенья — ещё два дня. Не слишком литы спешишь с подготовкой?