Знак обратной стороны - Татьяна Нартова Страница 26

Одна эпоха сменила другую. Дорогой Леонид Ильич раздавал награды, а в нашем городишке опять вспомнили о Чернышевском с его вечным «что делать?» В данном случае, что делать с пустырем? За двадцать с лишним лет тот превратился в заброшенный лес, куда летом и осенью ходили по грибы и ягоды те, у кого не было дачи или бабушкиного домика в деревне. На очередном съезде было решено, наконец, вплотную заняться спорной территорией. Деревья посчитали, пометили, часть из них вырубили, проложили дорожки, построили здание администрации, тир и несколько аттракционов. Лес дикий превратился в лесопарковую зону.

Но ничто не вечно под луной. Любое рукотворное творение требует постоянного ухода, а следовательно, и денежных вложений. Застой кончился, началась перестройка, медленно перетекшая в самый обычный снос всего и вся. Маленький городишко продолжал по инерции разрастаться, становясь одним из тысяч заброшенных городов. Пока в Берлине сносили стену, у нас сносили проржавевшие аттракционы. Парк снова превратился в лес, а к середине девяностых – стал пустырем. Это ушлые коммерсанты, выкупив бывшую государственную землю, в спешном порядке спиливали деревья и превращали беличья угодья в строительные площадки.

Не успели или не смогли – не знаю, но к началу двадцать первого века вся строительная техника замерла. Пустырь стал в три раза меньше, но проблем, с ним связанных, не убавилось. Теперь туда стекались наркоманы и уголовники разных мастей. И вот, спустя шестьдесят лет после окончания Великой Отечественной войны, очередной мэр решил: пора заняться рассадником криминогенной заразы. Почти полтора года шли работы, в парк была вложено чуть ли не половина городского бюджета, и в сентябре две тысячи седьмого года состоялось торжественное открытие новой зоны отдыха.

Такова история «Парка пионеров». Моя же личная история, с ним связанная, началась спустя несколько месяцев – в апреле две тысячи восьмого. Теплая компания студентов, состоящая из нас со Славой, Людки и Павлуши с Яной – еще одних будущих преподавателей, в очередной раз собралась у Люды дома. Она единственная из нас имела путь небольшую, но свою личную жилплощадь, а еще жила не очень далеко от института. Таким образом, ее квартирка стала идеальным местом для сборищ. Дело было вечером, делать было нечего. И как всегда в таких случаях, речь пошла о городских легендах.

– Герыч вчера в парке был. Клянется, что видел какого-то парня с красками рядом с церковью, – начал Паша.

– Это был дух проклятого художника! У-уу! – завыла-заухала Янка, удобно устроившая свою голову на его коленках.

– Кого? – спросила я. Сейчас же в мою сторону обратились все пять пар глаз. В каждом читалось крайнее изумление.

– Ты что, не знаешь о проклятом художнике? – спросила так, будто я ее разыгрываю, Люда. – Да брось, эта байка старше наших родителей. Ну, про разрушенную церковь ты-то знаешь?

– Что-то слышала, – призналась я.

– Так… – задумчиво почесал маковку Слава. – Придется тогда рассказать с самого начала. Жил да был в нашем городе один юноша. У него была прекрасная возлюбленная. И стали бы они дальше жить поживать, да склероз наживать, если бы в это время злые фашисты не напали на СССР. Юноша ушел добровольцем на фронт, а девушка осталась его ждать. То ли она была очень религиозна, то ли от парня не было вестей, и девчонка отчаялась – не известно. Но однажды на Пасху она отправилась вместе с другими жителями города на службу. А в это время как раз начался обстрел. Один из снарядов попал точненько в церковь, разворотив купол, и поубивав больше сорока человек.

– Как-то это не слишком походит на легенду, – мрачно протянула я.

– А это и не легенда, – хрупнула чипсами прямо у меня над ухом Люда. Мы все сидели на полу вокруг самодельного столика. Квартира квартирой, а мебель подруге пришлось покупать самой. Как раз сегодня мы обмывали ее очередное приобретение – куцый диванчик и пару кресел. – Можешь поинтересоваться у кого угодно, да хоть у моей бабушки – так все и было. Развалины церкви до сих пор стоят в парке.

– А почему их не снесли?

– Темная ты, как чулан без лампочки, – вздохнул Паша. – Руины считаются историческим памятником регионального значения. Их хотели снести в девяностые, но даже тогда мэрия уперлась рогом и не позволила.

– Хорошо, а при чем здесь проклятый художник?

– Вернулся паренек с войны, целый и невредимый, – подперев щеку кулаком, как бабушка-сказочница, продолжил Слава. – Начал спрашивать, где его любимая.

– Пошел он к тополю, потом к ясеню, – влез Павлуша.

– Не перебивай, – хлопнула его по ноге Яна.

– А потом его милиционеры остановили и говорят… – упрямо продолжил тот.

– Пить надо меньше, гражданин! – хором закончили мы за него.

– Так точно, – согласился Паша. – Как узнал несчастный, что померла его дивчина, так пошел к церкви и начал просить Бога забрать его на небеса. Но тут спустился один из ангелов и сказал, что его просьба отклонена по техническим причинам, но кое-что для бедолаги сделать можно. И тогда возник на разрушенной стене образ возлюбленной в утешение.

– Это какой-то новый вариант, я такого не слышал, – заметил Слава.

– Да этих вариантов великое множество. Самый распространенный состоит в том, что картину на стене церкви нарисовал сам солдат. И так сильно было его желание снова увидеться с любимой, так он тосковал, что в итоге привиделись ему последние ее часы. Увидев смерть невесты своими глазами, выхватил парень пистолет да застрелился. В общем, так или иначе, все сводиться к трем пунктам. Первый: на развалинах церкви изображена одна из погибших при бомбежке девушек. Второй гласит, что неподалеку бродит дух ее возлюбленного. Причем, чем ближе Пасха, тем большая вероятность его увидеть. И третий, о котором упоминают все варианты легенды: картины на стене не выцветает, не осыпается, проще говоря, никак не изменяется со временем. Но когда-нибудь она начнет исчезать, и это будет означать, что приближается день Страшного суда. Так-то, – закончил Павлуша, стряхивая с рубашки крошки от сухариков.

– Неужели ты ничего подобного не слышала? – снова обратился ко мне Слава. Я помотала головой. – Решено, завтра мы едем к церкви. И не возражай.

Возражать я и не собиралась. Доброслав явился в восьмом часу утра, был насильно усажен маменькой за стол – «принимать утренний чай», как она называла завтраки, пока я в спешке собиралась. Не знаю, о чем его тогда расспрашивали, но чувствую, то были едва ли не самые страшные минуты в жизни мужа. Моя мать умела в равной степени стращать как своих учеников, так и их родителей. Сухая, как тростник, со своей пышной прической и проницательным взглядом из-под очков на цепочке – она словно сошла с портретов вдовствующих дворянок викторианской эпохи. Помучив Славу еще несколько минут, пока тот залпом не допил горячий чай и не прожевал остатки положенного ему пирога, мать благословила нас на прогулку такими словами: «Не совались бы вы туда лишний раз. Это место, и правда, проклято», – чем меня несказанно удивила. Моя мама никогда не была суеверной. Настолько, что принимала в подарок ножи, смотрелась в осколки зеркал и делала все то, что делать было категорически запрещено. И тем более, она не верила ни в какие проклятия. До того момента я даже не подозревала, что такое слово в ее лексиконе вообще имеется.