Знак обратной стороны - Татьяна Нартова Страница 25

Мы вернулись домой уже в темноте. Пока муж отмокал в ванне, я занялась приготовлением глинтвейна. Бутылка вина, о которой так вовремя вспомнил Слава, нашлась в самой глубине одного из навесных ящиков. Специи хранились в соседнем. Когда хорошенько промытый и разморенный Доброслав выполз спустя добрый час из парилки (до сих пор не понимаю, как можно мыться в таком кипятке!), его уже ждали большая кружка с ароматным напитком и теплая булочка с маслом.

Наутро стало ясно, что все наши старания пошли прахом. Меня разбудило звучное шмыганье носом. Разлепив один глаз и удостоверившись, что оно мне не приснилось, я села в кровати. Супруг явно простыл. Он ворочался во сне, покашливал, и пытался натянуть одеяло на голову. Слишком часто я видела его таким и слишком хорошо знала, что последует за всей этой возней.

Небо было невинно чистым, ни одного белого пятнышка на идеально лазоревой поверхности. Как выдраенная под краном от остатков старого теста миска, на дне которой яичным желтком висело солнце. От вчерашнего дождя остались лишь небольшие лужицы, быстро высыхающие под его старательными лучами. Тишь, гладь да божья благодать. Только птички неназойливо щебечут где-то вдалеке.

Глядя на все это из окна кухни, пока нагревался чайник, я все больше злилась. На Славу с его слабым здоровьем, на себя – дуру, вечно потакающую его капризам. На эти золотистые кроны берез, на всю эту переменчивую осень, так не вовремя из нежной красавицы превращающуюся в злую старуху. Но злись, не злись, а вчерашнее набело не перепишешь.

– Слава, – тронула я мужа за плечо. – Проснись.

– Не хочу, – полусонно отозвался тот.

– Тебе надо выпить лекарство и измерить температуру. Давай, давай, потом сможешь спать, сколько угодно. Десять минут, и я от тебя отстану.

– Ты – изверг, – пробормотал любимый, но послушно принял вертикальное положение.

– Знаю, – отрицать было бессмысленно.

Часы в форме большой совы, висевшие напротив кровати, показывали без четверти шесть. Сама ненавижу, когда меня будят в такое время, даже учитывая, что всю жизнь принадлежала к породе ранних пташек. А уж Славу – истинного филина, у которого активность начиналась не раньше трех часов пополудни, корежило от таких побудок просто нещадно. Мне было его жалко, но что поделаешь, с лечением нельзя тянуть. Это мы тоже уже проходили, когда Доброслав два дня ходил с насморком, и только когда у него неожиданно поднялась температура, принялся глотать пилюли. В итоге он едва не заработал хронический гайморит, а я – не осталась невростеничкой.

Первым делом сунула мужу кружку воды и аспирин. Потом протянула градусник. Всем эти новомодным бесконтактным я не доверяла, утянув из родительского дома самый простой ртутный термометр.

– Десять минут, – строго сдвинув брови, снова отправилась на кухню. На сей раз готовить себе любимой утешительный завтрак. Омлет с зеленью, свежие гренки с маслом и большую, самую большую кружку кофе, какая только имелась в квартире. – Засеки, и не смей засыпать!

Вы подумаете, что я была кем-то вроде заботливой сиделки при муже-инвалиде. На самом деле, все совсем не так. Слава вполне самостоятельный человек, и в отличие, от большинства мужчин страдает молча. Только глядит своими серо-голубыми глазами и послушно выполняет все наставления. Полоскания три раза в день, ванночки для ног, ингаляции – ничего из этого мужа давно не напрягало. Надо, значит надо, десять дней терапии, значить – десять дней. Вот и сейчас, когда я вернулась в спальню, он с улыбкой рассматривал столбик ртути.

– Жить буду, – отложив термометр, сделал вывод. – Тридцать семь и три. Пограничное состояние. Отлежусь, и все будет нормально. Жаль только, что сегодня никуда выбраться не получится. Такое шикарное воскресенье, и псу под хвост. Прости, Лерик, хотел тебя в парк свозить.

– Парк? – Я сунулась в нижний ящик комода за свежим полотенцем. – Да, жалко. Ну, ничего, по телевизору обещали отличную погоду всю неделю. Надеюсь, хоть дважды в день и сломанные часы показывают правильное время. К тому же у нас очередной субботник намечается. А ты знаешь, что такое субботник в школе.

– О, да! – закатил глаза муж. – Три десятка подростков по очереди метут площадь в три квадратных метра одной единственной метлой. А потом родителям приходится все оставшиеся выходные отстирывать их форму.

– У нас нет формы, – напомнила я. – Но да, примерно так дело и обстоит. И каждый раз двое-трое самых умных начинают ныть: «Нафига нам это, что, в школе нет уборщицы?» Все-таки хорошо, что я не взяла в этом году классное руководство.

– А кто тебя отговорил?

– Ты, ты меня отговорил. Доволен? – усмехнулась я.

Иногда Слава становился невыносим, особенно когда напрашивался на похвалу. И пусть в девяноста процентах случаев та была заслуженной, но баловать его не хотелось. Не зря моя мать, похоронившая первого мужа и бросившая второго, не уставала повторять: «Мужики, как собаки – дрессировке поддаются, но все равно надеются, что получат вкусненькое за любое свое действие». Впрочем, о женщинах она отзывалась не менее «лестно». Такова уж была моя мать – кладезь странных выражений и черного юмора. Я – поздний плод ее третьего брака, по ее собственному мнению, не переняла от нее никаких полезных черт, поэтому свою мудрость она пыталась вбить в мою пустую голову с особой тщательностью. Видимо, что-то все-таки туда забилось, ибо частенько я повторяла ее перлы, даже не отдавая в этом отчета.

Мне было реально жаль упущенного дня. Намедни я ныла, что мы уже давно не выбирались прогуляться по нашим со Славой любимым местам. Одним из таких мест и был старый «Парк пионеров», разбитый в середине семидесятых годов. Он считался неофициальным центром притяжения молодежи, официальным же был спортивный комплекс под открытым небом, куда охотнее шли растрясать жирок дядьки за сорок, а не «целевая аудитория».

История арка была сложна и запутанна. В середине двадцатого века он представлял собой заброшенный пустырь на окраине города. Никому особенно не нужный, но и никому не мешающий. Однако с вскоре огромная пустая площадь оказалась почти в его центре, став для управы вечным бельмом на глазу. Первой мыслью властей было застроить его такими же однотипными хрущевками, какие окружали пустырь со всех сторон. Но при прокладке коммуникаций нашлись чьи-то останки, и откуда не возьмись повыскакивали историки с археологами, хором объявившие: «Строить жилые кварталы нельзя». Несколько лет продолжались работы, пока из земли не были извлечены все жертвы давней трагедии.