Румо, или Чудеса в темноте - Вальтер Моэрс Страница 23

Смейк и Румо решили идти весь день, пока не стемнеет. Солнце, небо над головой, бескрайние просторы, природа, облака — ко всему этому им еще долго придется заново привыкать, а твердая земля, казалось, продолжает ходить ходуном, как Чертовы скалы в море. По дороге через дюны Смейк засыпал Румо тысячей вопросов. Своими движениями Смейк напоминал морскую корову: голова поднята, а туловище ритмично извивается. К удивлению Румо, они шли довольно проворно, хотя Смейк выбивался из сил гораздо быстрее вольпертингера.

Смейк спрашивал в основном про битву в лабиринтах Чертовых скал. Как циклопы ведут себя в бою? Какими приемами пользовался Румо? Червякул снова и снова просил пересказать ту сцену, когда циклопы ослепили Румо.

К вечеру прибрежная равнина сменилась пригорками, покрытыми редкой растительностью. С торчавших тут и там кустов путники срывали то ягоду, то орех, а однажды им даже попалась яблоня, усеянная мелкими кислыми яблочками. Румо было все равно, чем набить брюхо. После событий на Чертовых скалах он вообще предпочитал голодать. Еще бы, посидишь в клетке у циклопов — будешь сыт по горло. Сама мысль о еде, наверное, всю жизнь будет напоминать вольпертингеру о жестокости одноглазых, а пища в животе доставлять тяжесть и боль. С этих пор Румо не любил ни есть, ни спать.

Смейк же, напротив, едва они устроили привал в рощице, предался гастрономическим фантазиям. На Чертовых скалах он, хоть и с трудом, сдерживал аппетит, но свежие яблоки пробудили непреодолимое желание основательно подкрепиться. Теперь они на твердой земле, а значит, где-то неподалеку есть луга, где бодрые коровы жуют сочную траву, толстеют, наполняют вымя жирным молоком, из которого получаются восхитительные сливки, а из них, в свою очередь, — великолепные торты… и так далее, и так далее — воображение Смейка не знало границ. Дойдя до фаршированных мышиных мочевых пузырей, он, наконец, сладко задремал.

Румо тоже крепко уснул — впервые за долгое время. Ему снилась серебряная нить, тянувшаяся над золотистыми пшеничными полями. Еще он услышал голос, напевавший какую-то необыкновенную, чарующую мелодию.

ЦИВИЛИЗАЦИЯ

Утром Румо и Смейк отправились дальше. Оказалось, что местность испещрена бесчисленными речками и ручьями. Вольпертингер никак не мог преодолеть водную преграду, если вода доходила выше колена, так что умение Смейка плавать с лихвой восполняло частые передышки.

Сколько воды! Друзья, похоже, попали в рай: кругом росли усыпанные ягодами кусты, ревень, яблони и цветы, привлекавшие всевозможных зверей, птиц и насекомых. Жужжали пчелы, птицы ловили жуков, лес так и кишел кроликами, куропатками, косулями, утками и голубями. Румо без труда поймал бы куропатку или кролика (те совсем ничего не боялись), но, стоило вспомнить о циклопах, это казалось ему кощунством. Смейк же явно давал понять, что вовсе так не считает.

К середине дня местность стала ровнее и однообразнее, речки попадались реже, а натоптанные дорожки — чаще. Тут и там на пригорке виднелось крестьянское подворье, а леса и луга сменились полями и огороженными пастбищами.

— Чуешь? — спросил Смейк.

Разумеется, Румо чувствовал, хотя из носа по-прежнему текло. В воздухе уже довольно долго витал навязчивый запах: аромат жаренной на буковых дровах свинины. Румо старался не замечать этого запаха, тем более что тот смешивался с другими, куда менее приятными запахами табачного дыма, пота и конского навоза.

— Здесь готовят что-то вкусненькое, — дрожащим голосом пролепетал Смейк.

— Их трое. Впереди, за холмом. — И Румо указал в ту сторону, откуда доносился запах. Смейк удвоил темп.

В лощине за пригорком, на перекрестке двух дорог, стоял темный бревенчатый дом. Очень необычный дом: из кривых бревен, с треугольными окнами и нелепой крышей. Теперь и Смейк унюхал запах остывшей золы, пригоревшего жира и выдохшегося пива. Так мог пахнуть только он.

— Трактир, — протянул Смейк. У поилки рядом с трактиром паслись две черные клячи с белыми гривами.

— Здесь кровомясы, — шепнул Смейк. — Минимум — двое. Только кровомясы ездят без седла. А вместе с хозяином, стало быть, трое.

Румо кивнул.

— Трое. И они давно не мылись.

Смейк задумался на минуту.

— Послушай-ка, — наконец проговорил он. — Скорее всего, тебе не понравится мой план.

Румо слушал.

— Прежде чем войдем в трактир, встань-ка на четыре лапы.

— Зачем?

— Боевая стратегия. Элемент неожиданности. Тебе еще многому предстоит научиться.

— Гм.

Румо вспомнил, как зашел в пещеру с дюжиной циклопов на четырех лапах. Не самая удачная была идея.

— Слушай дальше: как войдем — ни слова. Ни единого, ясно? Говорить буду я. Потом я выйду ненадолго, а ты слушай, что они скажут. А скажут либо хорошее, либо плохое. И если замыслят какую-то подлость, дай мне знать, когда я вернусь: поскреби правой лапой по полу. А там видно будет.

Румо кивнул и встал на все четыре лапы.

ИСТОРИЯ ОДНОГО ДОМА

У каждого дома — своя история. Насколько она интересна — зависит от того, кто в доме живет. Если это нотариус-наттиффтофф, едва ли жизнь дома будет богата на события — что интересного в регулярной прополке палисадника и своевременной уплате налогов? А, например, вервольфы коротают дни в подвале, в закрытых гробах, а ночью, когда крышки гробов распахиваются, в доме разыгрываются такие сцены, что без толстых стен не обойтись. Очень разные истории бывают у домов в Цамонии. А вот история трактира «У стеклянного человека».

Кромек Тума был кровомясом второго класса, то есть даже на фоне сородичей умом не блистал. Когда-то давно (когда именно — никто не помнит: в Цамонии не нашлось ни одного ученого, пожелавшего посвятить себя изучению истории кровомясов) эти создания придумали простейшую двухклассовую систему, позволявшую отличать в меру скудоумных кровомясов от абсолютно безмозглых. Однако вскоре выяснилось, что различие между полным и умеренным скудоумием уж очень размыто, и классовое деление кануло в Лету. Одно можно сказать наверняка: если бы кто-то попытался применить эту систему к Кромеку Туме, пришлось бы выделить третий класс.