Курган 3. Пекло  - Сергей Байбаков

Белоснежный жеребец по кличке Дичко уносил княжича Добромила в чужую, неведомую и, скорей всего, враждебную землю.

Конь под мальчиком будто взбесился. То мчался — вытянув длинную шею; то, закидывая голову, неистово кидался из стороны в сторону; то вздыбливался — словно пытаясь избавиться от маленького наездника, скинуть его под копыта и втоптать в серые камни Древней Дороги.

Добромил изо всех сил натягивал поводья, чуть ли не рвя в кровь губы жеребца, но даже сильная боль не останавливала обезумевшего Дичко. Казалось, что его гибкую, крепкую шею пленила невидимая злая сила и сдавив, тянула жеребца за собой.

Бока Дичко покрылись липким едким потом, и на них уже кой-где выступила пена — будто жеребец пробежал таким бешеным ходом не одну версту. Гордый красавец хрипел и задыхался.

Все случилось так внезапно! Только венды подъехали к Древней Дороге, только увидели, что туман, скрывавший ее конец, рассеялся и открыл доселе невиданный, диковинный мир, как жеребец княжича Добромила навострил уши, прислушался, и внезапно потряс головой — словно отмахиваясь от неведомой напасти. Дичко выгнул спину — пытаясь освободиться от наездника, заржал и встал на дыбы. Потом прыгнул, высоко подкинув зад — словно его ожгли плетью, и понесся по серым камням, унося Добромила в неведомый мир.

Светлые волосы маленького княжича трепал ветер, дыхание перехватывало. Сердце стучало так, что казалось — вот-вот вырвется из груди, выпрыгнет из-под ворота легкой рубахи, и мокрым красным пятном останется лежать на серых дорожных камнях. Мальчик беспомощно оглядывался на спутников — дружинников своего охранного отряда.

«Сейчас упаду! — мелькнула мысль. — Сорвусь! Да стой же ты! Дичко! Что ты делаешь! Да что ж это творится!..»

Но куда там! Откуда жеребцу знать мысли Добромила!

Дорога вела вниз, спускаясь к лиловым скалам, и Дичко бездумно несся по ее серым камням, время от времени кося недобрым, полным бешенства глазом на маленького всадника. И все потуги молодого княжича совладать с обезумевшим жеребцом оставались втуне.

Где-то позади во весь опор гнали лошадей его друзья: могучий Прозор — предводитель отряда, молодые дружинники — Борко и Милован, и старый мудрый всезнай Любомысл.

Прозор мчался впереди. Богатырь сразу сообразил, что случилось. Княжич в беде! Сразу же, как только Дичко понес Добромила, предводитель жестко хлестнул своего жеребца и немилосердно его понукая погнался вслед за мальчиком.

Медлить нельзя!

Обезумевший Дичко или занесет княжича в несусветную даль в незнакомой земле, что само по себе плохо, — неизвестно, что таится за теми лиловыми скалами, — или, что вернее всего, Добромил не удержится в седле.

Второе хуже. Покалечится княжич. Хоть Добромил и обучен падать со скачущей лошади, но сейчас проделать это будет трудно. Дичко слишком уж резво несется. Быстро и рвано. Сложно выбрать миг, когда можно скользнуть на землю. Вон, как зад вздергивает. И ведь не догнать! Да и откуда? Дичко из той породы жеребцов, что в народе именуют двужильными. У этого коня будто вдвое больше ног — настолько резво скачет. А тут еще и напуган чем-то. Напуган, или… О том, что конем овладела злая колдовская сила, Прозор старался не думать. Хотя, все на то и походило.

— За мной!!!

Но дружинники и без окрика Прозора знали, что делать. Добромил — сын виннетского князя, наследник. А они его охранный отряд.

И неважно, что прошедшей ночью нежить повыбила бóльшую часть отряда и их осталось мало: опытный воин и охотник Прозор, два молодых парня и княжеский наставник старик Любомысл. Они обязаны защитить княжича от любой беды, вытащить его из любой, казалось, самой немыслимой передряги. Они должны следовать за Добромилом хоть куда! Хоть в самое пекло! Для того они и живут, ведь они венды!

Отставая от Прозора на каких-то пару десятков саженей мчались Милован и посеревший Борко. Взмокшее лицо молодца искажала боль: его перебитая камнем левая рука нещадно саднила. Но все равно — не жалел ни себя, ни своего коня…

Сзади парней — старик Любомысл, княжий наставник. Его спокойная кобылка не могла угнаться за жеребцами дружинников: слишком уж она тиха и непривычна к стремительному бегу. Старик ее сам с тщанием выбирал: чтоб не выкидывала коленец, берегла его старые кости.

Любомысл, несмотря на преклонные годы, превосходно держался в седле. Наверное, сказывалась давняя привычка: переносить ураганы — что швыряют корабль словно щепку — вцепившись в первое, что подвернется под руку. А то иначе оглянуться не успеешь, как пойдешь в гости к Морскому Хозяину.

Вот и сейчас: старик бросил повод, предоставив кобыле свободу, и намертво вцепился в луку седла. Надо лишь крепко держаться и подбадривать лошадку голосом. А уж что-что, а он у Любомысла зычный. Грохот любого шторма перекроет! Неудивительно, что так или иначе, но лошадь без особого понукания резво рысила, а Любомыслу только и оставалось, что изредка вздергивать ее рыком, схожим с ревом разъяренного бера.

Старый мореход чем-то походил на ловкого, умудренного годами рассудительного кота. Лицо спокойно и сосредоточено. В глазах уверенность: «Держись, Добромил! Все уладится, все будет хорошо… И не из таких передряг выбирались!»

Маленький отряд несся под уклон. Оглядываться по сторонам некогда. Поспеть бы за Дичко, который проявил небывалую прыть и так неожиданно понес княжича!

Прозор краем глаза отмечал, что по бокам дороги растет высокая, жесткая, схожая со степным ковылем трава. Проносились незнакомые, диковинно выглядевшие деревья. Над ними будто злая сила тешилась: крутила их, разламывала, да так и не смогла ничего с деревьями поделать. Изуродовав, но так и не сокрушив упрямые стволы, бросила. Решила найти себе другое занятие. Прошло время, раны деревьев затянулись, заросли. Только вот никогда уже стволы не выпрямятся, так и будут расти криво.

Их корявые ветви усыпаны диковинно изрезанными, вроде бы неподвижными листьями. Ан нет! Ветерок все-таки их чуть шевелил. Но все равно, листва выглядела тяжеловатой и окаменевшей. Странно… Все это вихрем проносилось в голове предводителя.

Редкие кусты, покрытые непривычной для вендского глаза жесткой зеленью и небывало яркими цветками, перемежались лиловатыми, выщербленными каменными глыбами. Все сливалось в буйстве ярких красок, незнакомых тревожных запахов. От необычных цветов открывшегося мира, а может от бешеной скачки, у Прозора едва ли не впервые в жизни закружилась голова. Богатырь лишь стиснул зубы, отгоняя дурную хмарь.

«Эх! Как княжий жеребчик припустил! Ну и ну! Не покалечил бы мальчишку! И не догнать, уходит все дальше и дальше!..»

От досады Прозор — уж на что всегда спокоен — даже что-то глухо и невнятно прорычал. «Ну и коняга у него! Держись княжич!..»