Ночь богов. Гроза над полем - Елизавета Дворецкая Страница 23

Вчера он не собирался засыпать, не дождавшись ее, а только лежал, глядя в темную низкую кровлю, и мечтал о том, как она вернется – веселая, утомленная, принесет в волосах запах вечерней прохлады и лесных трав. Она сразу почувствует его присутствие, но сделает вид, что в темноте ничего не заметила, – развяжет поясок, снимет тесьму с головы и сразу бросится на лежанку, а потом вскрикнет, будто очень испугалась, обнаружив здесь кого-то. И как он обнимет ее, перевалит через себя к стене, прижмется к ней… Он уже ощущал жар такого знакомого и желанного стройного тела под одной льняной рубахой, и холод босых ног, еще не согревшихся после ходьбы по лесной тропе, и запах немного разгоряченной кожи – тоже знакомый, будто свой собственный… И как она будет отталкивать его, но потом наконец сдастся и прильнет к нему…

Это началось той весной, когда Лютаве исполнилось пятнадцать лет. Она вошла «в пору», как это называется, то есть миновало три года после ее женского созревания. В пятнадцать лет девушки обычно выходят замуж. Ну, кто-то и до семнадцати сидит, но это уж кому не везет. Она думала, что в этом году, когда настанет Ночь Богов, ее судьба определится. Но до Ночи Богов еще были весенние игрища – Ярила Молодой, Ярила Мокрый, Купала… В весенних хороводах она веселилась пуще всех – и никого не искала, как другие девушки, не высматривала себе жениха, и весь жар ее юного сердца предназначался одному Яриле. И в какой-то игре она вдруг выскочила прямо на Лютомера – как же без него, ведь Ярилой Ратиславльской волости был он.

Лютомер, которому тогда сравнялось двадцать два, уже понял, что Лютава, его сестра и «сестра волков», стала взрослой. Она уже не та маленькая девочка, которую он водил по лесу за руку, и не та девушка-подросток, которую он оберегал здесь, в Варге. Она почти женщина. И когда она вдруг выскочила из круга среди всеобщей суеты и беготни и налетела прямо на него – он поймал ее, взял за плечи, чтобы не упала, засмеялся, видя радость на ее разгоряченном, румяном лице с горящими глазами, – и неожиданно для себя поцеловал в губы, совсем не по-братски. Он просто не думал тогда о том, что она – его сестра. Он видел в ней прекрасную женщину, единственную на свете в этот миг, как единственной была для Велеса Лада. И она только улыбнулась ему, задорно и лукаво, вырвалась и убежала.

Никто из кричащей и бегающей вокруг молодежи ничего не заметил. А произошедшее они сами осознали позже. Ведь весенние игрища прошли, а это совсем не родственное чувство, соединившее их в тот краткий миг, никуда не делось…

Лютомер уже не мог побороть своего однажды возникшего влечения к ней, да и не особенно старался. Для него их родство не имело значения, вернее, не служило основанием для запрета, а, напротив, подталкивало к тому, чтобы сделать их близость наиболее полной. Для него это было естественно. И Лютава ощущала почти то же самое, с той разницей, что помнила о существовании запрета, который для всех прочих людей был внутренним, а для них – только внешним. Но, живя в лесу и продолжая обычаи глубочайшей древности, они имели право не считаться ни с чем, кроме воли богов. А что сами боги подталкивают их к этому, им не только говорило собственное убеждение, но даже подтвердила бабка Темяна.

Поначалу Лютава думала, что на нее просто наваждение какое-то нашло, и пошла к бабке Темяне, своей наставнице, с просьбой помочь. Для Лютомера, сына Велеса и оборотня-волка, их кровное родство имело то же значение, что для Велеса родство с его сестрой и супругой Ладой или для вожака волчьей стаи – родство с самой лучшей волчицей, скорее всего, тоже сестрой, ибо вожак стаи одновременно с этим является и отцом всех волчат. То есть это родство означало именно близость и привязаннось наивысшей степени – так, как это у зверей и у богов. Но она, Лютава, находилась все же ближе, чем он, к человеческому миру, и человеческие законы нынешних времен для нее значили больше. Та древняя общность рода, при которой все мужчины-братья являлись мужьями всех женщин-сестер, закончилась тысячи лет назад. [7]Но мать рассказывала ей об этом, как обязательно должна была рассказать волхва-наставница своей будущей преемнице. И уже тогда Лютава думала, что ей, с таким братом, как Лютомер, никакие чужие мужчины и не понадобились бы. Но сейчас так не живут. Сейчас так нельзя. Боги дали людям другие законы, и значит, так надо.

Старая волхва, их с Лютомером родная бабка, поворожила, поговорила со своими духами и развела руками:

– Твой дух на тебя отсушку наложил, сердце затворил, чтобы ты никого не любила, его дожидалась. А нельзя любовь совсем в сердце запереть – Лада-матушка всякого духа посильнее будет! Где-нибудь да прорвется. А Марена Велеса не любить не может – вот и прорвалось.

– Что же мне делать?

– Справляться.

Лютава с нетерпением ждала, когда же появится обещанный покровителем жених, надеясь, что с ним она найдет свою, судьбой предназначенную любовь, выйдет замуж и будет жить, как все женщины, и в Лютомере видеть только брата. Но ни в эту осень, ни в следующую обещанный жених так и не появился. Она по-прежнему любила Лютомера больше всех на свете, и их ласки становились все менее и менее родственными… Лютомер уверенно наступал, не торопился, ибо знал, что она от него не уйдет, но постепенно заманивал ее все дальше и дальше. В этот первый год Лютава еще противилась его не братским поползновениям, хотя разделяла его влечение и сама страдала от своей вынужденной неуступчивости. Но она боялась нарушить волю своего духа-покровителя, и в этом Лютомер ее понимал. Ссора со своим духом для волхва большая беда, грозящая потерей части силы, а то и гибелью. Он сам боялся за сестру и поэтому старался сдерживаться. До той Купалы, перед которой Лютаве исполнилось шестнадцать лет и они поняли, что это сильнее их…

Хорошо, что бабка Темяна научила внучку делать другую отсушку, чтобы не привлекать к себе желания «отреченных волков». На Лютомера почему-то не действовало, но хотя бы не приходилось объяснять Чащобе, Дедиле и прочим, почему варге можно ночевать в землянке волхвы, а остальным нет. Все помнили о том, что она – его родная сестра, и никаких вопросов не задавали.

Зато именно после той Купалы дожди прошли в нужные сроки и в нужном количестве, не более. Засуха не посушила поля, как в прошлом году, и градом не выбило зреющий хлеб, как в позапрошлом. Угряне славили богов на богатом жертвенном пиру, ликовали, что наконец-то Велес, Перун и Макошь взглянули на угрянские нивы благосклонным взором, а Марена, наоборот, обошла своим губительным дыханием. Лютомер и Лютава, нарядившись в волчьи шкуры с личинами, гоняли «хлебного волка» и шутливо кусали жриц, несущих в святилище последний Велесов сноп. И никто, кроме них, не знал, почему боги наконец подобрели. Потому что они, дети Семилады, их об этом попросили. Ибо подобное имеет власть влиять на подобное – это один из основных законов волшбы, а они теперь обрели большее сходство со своими божественными покровителями, чем прочие волхвы.