Рыжая Соня и Осенняя Луна - Энтони Варенберг Страница 21

– Я провожу тебя к нему, дорогая, – вызвалась Ликенион, – дом огромный, надо иметь хоть капельку ума, чтобы не заблудиться.

– А почему ты так уверена, что твоего на двоих хватит? – осведомилась Араминта.

Аггу, заведомо предупрежденный об ее появлении, разумеется, позаботился о том, чтобы встретить девушку, которую вовсе не горел желанием видеть, все-таки достойно – на ногах и одетым, а не лежа в постели, к чему он, кстати, никаких оснований не находил. Кроме того, он считал, что ему следует поступить с нею справедливо, прямо объяснив, что она напрасно рассчитывает на брак с ним, и ничего подобного он не желает и не добивается.

Но когда Минта вошла… дело было даже не в том, что она оказалась совсем не похожей на созданный Аггу образ дурочки с личиком сердечком, а выглядела высокой, стройной и прекрасной… но главное, разгневанной: он и рта не успел раскрыть после обязательных слов, произнесенных ее спутницей Ликенион, когда та представляла молодых людей друг другу, как Араминта выпалила:

– Я рада, что ты вовсе не при смерти, как мне расписали. Надеюсь, вскоре тебе станет еще лучше. Мой отец хотел, чтобы я тебе об этом сказала, вот я и говорю. Еще надо что-нибудь добавить?

Аггу был так поражен, что против собственной воли рассмеялся.

– Что во мне или моих словах ты нашел забавного? – не поняла Минта.

– Только то, что ты, по-моему, хотела видеть меня не больше, чем… – он чуть было не сказал «я – тебя», но вовремя опомнился, – прошлогодний снег. Тебя силой сюда привели?

– Почти что, – кивнула Минта. – Хотя лично против тебя я ничего не имею, и ты очень симпатичный. Я не ожидала. Думала, ты куда старше, и вообще, совсем другой. Ты был серьезно ранен, так ведь?

– Много раз, – подтвердил Аггу, – но ведь я воин, а в битвах всякое случается.

– Я вижу, – Минта, склонив голову к плечу, внимательно разглядывала его – седые волосы, шрам через все лицо, еще один, совсем свежий – на виске… – Сколько тебе зим, князь?

– Двадцать, – сообщил он, – и я не привык, чтобы меня называли князем.

– Почти как мне, – потрясенно проговорила Минта.

– Мне этот дурацкий титул не нужен, – продолжал Аггу. – И, кроме того… Араминта, ты очень хорошая девушка, такая красивая, но вряд ли я смогу стать твоим мужем, только не обижайся! Надо, чтобы ты знала – у меня есть долг, который я обязан исполнить, и я не могу допустить, чтобы до того времени кто-то надеялся на меня. Прости. Никакой помолвки не будет.

– Отлично, – Минта словно вышла из оцепенения. – Представь себе, я страшно рада, что ты сам освобождаешь меня от обязательств, которых я совершенно не желала. Теперь мне не угрожает брак с человеком, коего я не люблю. Видно, боги услышали мои молитвы. Ведь я… я уже обручена с другим.

С этими словами она и удалилась, оставив Аггу в полнейшем смятении. Ужас заключался в том, что теперь он был готов вбить в собственную глотку свои же слова, да было поздно. «За тебя, Архалук», – прошептал Аггу имя своего командира. Только на сей раз это не принесло ему облегчения…

Минта сухо сообщила Ишуму о том, что, вероятно, она не устраивает князя Аггу в качестве будущей супруги, и тот отослал ее прочь, предупредив о невозможности дальнейших отношений. Казначей, не зная, что и думать, переговорил с Туоргом, который, напротив, заверил его:

– Все будет замечательно, друг мой. Парень просто еще не вполне здоров, и оттого плохо соображает. Подождем несколько дней, пока он окончательно придет в себя.

Однако Араминта не собиралась ждать. Ей совсем не понравилось то, что при встрече с Аггу она не ощутила ожидаемого отвращения и неприязни. Минта осталась недовольна собой: как же так, ведь она сама решила, кто ей нужен! И этим «кем-то» был никак не Аггу! И вдруг такая метаморфоза. Получается, у нее нет характера, нет принципов, и она ничем не лучше глупеньких ветреных девиц, которые вечно сами не знают, чего хотят?!

Знать бы, где найти Эльбера… Минта заставила себя выбросить из головы образ седого юноши-воина и думать о гладиаторе. Долг, о котором так часто говорила Глария, должен быть исполнен.

* * *

Вопреки своему первоначальному внутреннему предубеждению против «несерьезных», «не мужских» занятий Эльбера, Соня, незаметно для себя самой, постепенно начала несколько иначе относиться к тому, что он делает. Ей было любопытно наблюдать за ним, когда Эльбер бывал полностью поглощен работой, в особенности потому, что образы, возникавшие в его сознании, оказывались подчас невероятно яркими и тогда становились зримыми. Она видела Элментейт, и древнего царя-мага Элгона, и его супругу, и жреца Ваофула в роскошных одеждах, и это приводило Соню в полудетское восторженное состояние.

Далекое прошлое оживало, причудливо переплетаясь с реальностью, сам Эльбер вдруг становился Сыном Света, в его чертах, вернее, как бы сквозь них, проступали иные… Да, он не очень-то пока умел управлять своими видениями, скорее, они управляли им, но все равно получалось здорово.

Эльбер шел по жизни, завороженный своею мечтой, своей бурной фантазией, и невольно увлекал за собой Соню. Дар иллюмината с каждым днем проявлялся все ощутимей, настойчивей, требовательней, захлестывая своего обладателя, подобно прекрасной и грозной морской волне. И, опять же словно в бушующих волнах, Эльбер захлебывался в нем, спеша запечатлеть, остановить, удержать то, что ему открывалось, заковав дерзкий полет потрясающих видений в стихотворные строки.

Его рифмы были далеки от совершенства, в них напрочь отсутствовала школа, ибо Эльбер никогда специально не учился искусству создавать драматические произведения, зато билось живое, горячее, справедливое и нежное сердце, и это дорогого стоило; в них дышали радость и ярость, трепет, и любовь, и мужество.

Подчас трудно бывало угадать, где заканчивается Элгон и начинается сам Эльбер, настолько органично переплетались в его творении судьба Сына Света и перипетии его собственной жизни и тех, кого он безумно любил и отчаянно ненавидел. Соня стала осознавать, что если он был таким же актером, как поэтом, то неудивительно было бы восхищаться его игрой.

Прежде ей не доводилось так близко и подолгу общаться с людьми, посвятившими себя искусству, и Соне в голову бы не пришло предположить, будто без этого невозможно существовать. Ее собственные представления о мире были проще, четче, понятнее. Но теперь они изменились. Соня под влиянием Эльбера и сама менялась, хотя еще не вполне понимала это.

Нет-нет, да она вдруг начинала задумываться о том, что же сама-то создала в жизни? У нее нет детей, нет ничего, что останется после того, как она покинет мир живых… Подобные размышления наполняли ее душу смутной тоской, Соня гнала их прочь, но они возвращались снова. В конце концов, она даже решилась завести разговор на такую щепетильную тему с Таймацу, и он согласился:

– Да, Эльбер не может не творить. Страстный человек во всем страстен. Если он прикасается к пергаменту, на листы ложатся стихи. Если спит с женщиной, она рожает ему детей. Если играет, появляется новый образ. Что здесь неправильного?