Бури над Реналлоном - Дмитрий Веряскин Страница 21

«Поэтому никто и никогда не видел мага-шейри», – договорил про себя Линд.

Собеседник изогнул ствол, так что получился согласный наклон головы.

– В том числе поэтому. Зачем неразумно тратить то, что дается с трудом? В отличие от вас, наши способности накапливать энергию не увеличиваются с частотой опустошения резерва. Лишь со временем, с ростом Камня Души, мы открываем новые возможности и способности. И потому шейри живут в мире долго.

– И вот еще что странно… Нары воюют с шейри, но не трогают страж-древа…

– Что кажется тебе странным? У страж-древ нет камня. Нарам они неинтересны и даже бесполезны.

– Ты, видимо, считаешь меня умнее, чем я есть. Куда же девается камень? Растет-растет – и вдруг нет.

– Да, ты в самом деле не очень любишь думать. А ведь я сказал все, что нужно. Три дня длится трансформация. Три дня. Не десятки оборотов, в которые вырастает обычное дерево. Как ты думаешь, откуда берется та бездна магии, требующейся для превращения живой человекоподобной плоти в ствол и корни? Вся она запасается в камне. Причем шейри по своей воле тратить этот резерв не может. Лишь Агерол в этом уникален. Когда трансформация заканчивается, камня не остается. Вся магия уходит на формирование ствола и кроны, а воспоминания достаются Лесу. Поэтому ни нарам, ни другим обитателям Реналлона страж-древа неинтересны. Срубить страж-древо сложно, оно умеет защищаться. А добычи с него… Да, считай, и нет. Древесина обладает свойствами живой плоти и разлагается за луну. Вся магия древа – в его корнях. Но пока рубишь, пару десятков рубильщиков положишь. Поэтому нас не трогают.

Страж-древо замолчало. Молчал и Линд, не зная, что еще спросить.

Восток окрасился зарей, проснулись птицы и загомонили, как всегда перед восходом. Следопыт сменил положение, чувствуя, как затекло тело. «А ведь я уже должен был быть мертв», – опять подумалось ему.

– Тебя теперь не так просто убить. Ты не стал шейри, не надо вздрагивать. Но глоток крови леса дал тебе определенные преимущества.

– Быстро заживающие раны…

– И не только. Не знаю, обратил ли ты внимание, но вчера ты сделал то, что человеку не дано. Ты стрелял из лука шейри с такого расстояния, с какого раньше вряд ли бы даже увидел свою мишень. Стрелял на бегу, но попал.

– Замедление времени…

Дерево приподняло нарост коры, изображающий бровь:

– Возможно… хотя для нас это не свойственно. Но быстрый обмен веществ, сопротивляемость ядам, способность видеть в темноте – это все кровь леса. Со временем это тоже ослабеет, но пока так.

– Вас тут всего с десяток. А где же пресловутые огромные армии Леса верхом на неведомых чудищах?

– А с чего ты решил, что есть «огромные армии» и «неведомые чудища»?

– Но битва с Тарвандиром…

– И что вам о ней известно? То, что рассказали дезертиры, быстрее пуланов бежавшие с поля боя? Воистину вы видите лишь то, что хотите увидеть. И верите в то, во что хотите поверить. Не было никаких армий. Нас мало. Во всей долине Студеной проживает… проживало чуть больше шести десятков детей Леса. Теперь их осталось полсотни. А на бой с Тарвандиром сошлись все шейри, кто смог добраться к началу битвы. Чуть больше трех тысяч. Из которых почти тысяча погибла. Лес до сих пор не оправился от этой потери… И не оправится уже. Чтобы появился новый шейри, прежний должен вернуться в лес. Слившись когда-то с лесом, мы обрекли себя на бессмертие – наши души живут, пока жив лес. Но и на вымирание. Нас становится все меньше – под ножами наров, от яда шурхейров, от катастроф и случайностей шейри гибнут. Ты вряд ли застанешь тот день, когда последний шейри покинет Реналлон. Но время это не за горами. И когда мы уйдем, от нас не останется ничего. Все, когда-то созданное нашими прародителями, стало прахом. А дети Леса не создают ничего, что переживет их.

– Слушай, я все никак не могу выбросить из головы горожан. Вы что же, хладнокровно их всех убьете?

– Да.

– И женщин, и детей?! – Линд вскочил на ноги, пошатнулся. Перед глазами потемнело. Он уселся обратно на лежанку.

– Не кипятись и не дергайся. От тебя и так осталась треть того самоуверенного бродяги, который чуть не наступил на меня в Остодате. Да, смерть ждет всех. Жрец постарался, чтобы все узнали нашу тайну. Ты вот можешь гарантировать, что никто из этих женщин или детей не разболтает о ней? Когда на кону жизнь всего нашего народа, цена прочих жизней становится ничтожной. Если бы я не был уверен в тебе, ты бы разделил участь горожан.

– То есть ты можешь говорить от имени всего Леса?!

Дерево закряхтело. Линд не сразу сообразил, что его собеседник смеется.

– Ты иногда невероятно забавен, человек. Шейри Дернила нет, он – часть великого Леса. С сохранившимися частицами своей личности. Помнишь, я говорил про суть души? Вот она и говорит с тобой. Облекает мысли в слова. Но мысли эти – мои. Леса.

Линд поджал губы, борясь с желанием выть или ругаться. Слова страж-древа прорвали плотину, и в душе его разлилось горе и отчаянье.

– Ничего не поделаешь, – донеслись до него тихие слова. – Так заведено многие эпохи назад, и не в наших силах это изменить.

– А вы хоть пытались? – с горечью спросил Линд. – Снова стать живыми? Не зависеть от леса?

– А ты бы хотел перестать дышать? Не зависеть от воздуха?

– Хотел бы…

– Вот поэтому нам вас не понять. А мы не хотим и не можем. Только не заводи ту же песню – вы, мол, куклы… Шейри – живые, из плоти и крови. Да, они отличаются от вас и не могут иметь с вами общих детей… Но им знакомы и боль, и любовь, и горе. И они так же смертны, как все живое. Разница лишь в том, что, прожив жизнь, они становятся деревьями, а вы – перегноем, на котором растут деревья.

«Трупоеды!» – с непонятной для себя злостью подумал Линд.

– Можно сказать и так, – согласилось дерево. – Но, даже став древом, мы еще долго испытываем отголоски прежних чувств. Поэтому я сейчас говорю с тобой. Этого требует душа Дернила. И ему больно и горько оттого, что его сын погиб.

– Да, – глухо проговорил Линд. – Я не уберег…

– Не старайся взять на себя всю вину мира. Да, мне бы хотелось, чтобы мой сын стал твоим другом и напарником. Но Рагнил был вполне взрослым, чтобы самому выбрать свою судьбу. Он мог уйти за стену – никто не остановил бы его. Но тогда погибли бы Агерол и остальные. А ты в то время был слишком мертвым, чтобы на что-то повлиять.

– Чем же жизнь Агерола настолько ценнее жизни твоего сына?

– Умерь язвительность, человек. Мне, осколку души Дернила, очень больно, что погиб мой сын. Тебе не понять тех сил, что связывают нас… Но Рагнил разменял одну свою жизнь на жизнь четверых…

– Троих.

– Тогда еще четверых.

– Чем же так ценен Агерол? Ты не упоминаешь имен еще одиннадцати, убитых вчера утром…