Главный бой - Юрий Никитин Страница 2

Сильные мужские голоса грянули походную песню. В окна ЗолотойПалаты врывались трепещущие солнечные лучи, странно переплетаясь с багровымогнем факелов. Густой возбуждающий запах смолы, жареного мяса, кислоговина — за длинными столами шумно пировали, поднимались с кубками и кричалисорванными охрипшими голосами здравицы крупные мужчины. У многих лица иобнаженные руки были в шрамах, голоса звучали сильно и уверенно, а когдагрянули песнь, на столе зазвенела посуда.

Слуги не успевали менять залитые дорогим вином скатерти.Массивные столы гнулись под тяжестью золотой посуды: с того дня, как дружинавозроптала, что ест простыми ложками из серебра, князь поспешно заменил всесеребро золотом. Слуги пыхтели, красные и потные, бегом разносили блюда сжареными лебедями, олениной, запеченной в соке ежевики медвежатиной,расставляли кувшины с вином, а самым знатным подливали в золотые кубки густоетемно-красное вино.

Воздух был жаркий, густой, пропитанный запахами жареногомяса, лесной смолы, воска, крепким мужским потом героев, богатырей и воеводКиевской Руси.

В разгар пира в широком дверном проеме возник чистыйсеребристый свет. Доспехи неизвестного сверкали ясно, а едва он сделал шаг,железо вспыхнуло как жар. Заходящее солнце подсветило со спины, металл наплечах загорелся пурпуром, словно в горне кузнеца. Блещущий шлем на сгибе локтяправой руки тоже сыпал искрами, густые волосы как расплавленное золото тяжелоопускались на плечи. Разнесенные в стороны рамена едва не застряли в проходе, авыпуклые мышцы груди больше походили на сглаженные морскими волнами каменные плиты,чем на грудь человека, даже богатыря.

Он сурово и пристально оглядывал зал синими как небоглазами. Чисто выбритая нижняя челюсть вызывающе выступала вперед. Подбородоктяжелый, массивный, слегка раздвоенный, но даже ямочка похожа на след от ударатопора. Да и все лицо вырублено тяжелым рубилом каменотеса: резкое, угловатое,словно из обломков скалы. Высокие скулы гордо вздернуты, а синие глаза смотрятприцельно, как орел на стадо куропаток.

Да, он смотрел ровно и спокойно, но даже в неподвижностичувствовалась тугая, грохочущая мощь горной лавины. Голоса в пиршественнойпалате начали умолкать.

Кто-то завопил радостно:

— Добрыня! Сам Добрыня!

По всей палате разговоры затихали, поднимались головы.Витязь в сверкающих доспехах сделал шаг, слегка повернулся. Багровый свет пална его мужественное лицо. Стало заметно, что не молод, далеко не молод, нополон звериной силы, что дается иным щедро и остается до последних дней жизни.И по тому, как стоит, видно, что и здесь непроизвольно готов отбиваться какспереди, так и с боков, отражать удары сверху, а буде кто выпрыгнет из подпола,пинком отправит обратно с проломленной головой.

И только теперь все увидели побитые пластины на плечах,посеченный шлем, погнутости на колонтарной пластине, вмятины на укрывшем широкуюгрудь железе. Витязь вскинул руку, заприметив обращенные к нему взгляды,улыбнулся, и словно молния сверкнула на темном от солнца лице: белые как сахарзубы, крупные и ровные, как вспышка осветили палату.

За столом поднялась огромная фигура в простой белой рубашке.На Добрыню взглянула страшная медвежья морда. Белоян, верховный волхв, принявсебе медвежью морду, дабы заниматься только ведовством, не отвлекаясь на баб,как был богатырем среди людей, так и медведем стал таким, что лесные братьяпоказались бы рядом медвежатами.

Он высился над пирующими, широкий, массивный, тяжелый, какскала. Оглядел из-под выступающих надбровных дуг, похожих на каменные плиты, впалате разговоры сразу начали стихать, проговорил сильным голосом, в которомясно слышался медвежий рев:

— Убрать кружки!.. Убрать чаши! Убрать кубки!..Наполнить чары. С дальних и опасных кордонов вернулся благородный витязьДобрыня, который никогда не пятнал чести и воинской славы. Так восславим же!

Слуги, как торопливые мыши, сновали по палате. Узкогорлыекубки сменили широкими золотыми чарами, тут же наполнили вином. Белоянпроследил, чтобы налили всем, ловко подхватил свою чару, слегка плеснул виномна грудь, жертва родителям-богам, крикнул могуче:

— Гей-но!

Сотня могучих мужских голосов грянула с такой силой, чтотерем затрясло, а с дальних деревьев с криком снялась стая галок.

Гей-но, наполним полные чары!

Чтоб через венцы лилося,

Чтоб наша доля нас не чуралась,

Чтоб краше в мире жилося!

Суровая древняя песня-заклинание, пришедшая, как говорили волхвы,от Первых, что сами были богами, гремела мощно, колдовски. Добрыня ощутилзнакомый озноб, по коже всегда пробегали эти невидимые мурашки, и всякий раз втело вливалась добавочная мощь, и он чувствовал, что снова готов нестись налихом коне, рубить день и ночь, прыгать с высоких башен, и алою кровью своею…

Во главе стола на той стороне палаты стоял с поднятой чаройвеликий князь. Губы шевелились, но далеко, голоса Добрыня не слышал, хотя вразгар битвы князь мог перекричать сто тысяч ржущих коней. В простой белойрубашке с расстегнутым воротом, видна черная, как у зверя, волосатая грудь,небрежная улыбка на хищном лице, что в любой миг может превратиться в звериныйоскал.

Когда он в нетерпении переступил с ноги на ногу, по чистовыбритому черепу побежали багровые, как при пожаре, сполохи. Черный чубпо-змеиному скользнул за ухо, тонкий конец заколыхался над плечом. В мочкелевого уха зло блеснула золотая серьга с крупным багровым рубином, похожим нагорящий уголек.