Метро 2033. Белый барс - Тагир Киреев Страница 2

– Валяй, – скорчился тот.

– Хорошо. Одну минуту…

Лекарь поднялся с кровати, оттянул ткань, закрепленную над основанием входа, и вышел из юрты. В раскрывшейся щели изувеченный разглядел незнакомые очертания поселения и даже услышал птичью трель, но стоило ткани вернуться в основное положение, он тут же о них забыл. Теперь его взгляд цеплялся за все, что казалось ему приятным, красивым, что отвлекало от нескончаемой и занудной боли. Изнутри юрту затягивали выцветшие ковры, но они были малоинтересны. В этот раз он застопорился на покрывале.

Былое богатство этого покрывала – краеугольные узоры, линии, вышитые золотыми нитями по зеленому шерстяному полотну, изумрудная бахрома, окаймляющая его края, – померкло уже давно, но вызывало какое-то странное чувство. Хоть оно и было почти насквозь пропитано вонючей желчью, от него, пробиваясь через смрад, все еще исходил приятный молочный запах, запах ребенка. Такой знакомый и такой далекий.

Интересно, чье это покрывало?

Когда мужчина в очках вернулся в юрту, изувеченный медленно повернул голову в его сторону. Мешковатые брюки и рубашка в полоску висели на вошедшем, как на вешалке, и лишь спортивная кофта с тюльпаном и надписью латиницей на груди, накинутая поверх, казалось, пришлась впору. В руках он держал тетрадь с красной обложкой, какую-то ее часть. Поймав на себе взгляд изувеченного, лекарь тут же произнес:

– Было в твоем рюкзаке, когда мы тебя нашли. Знаешь, что это?

– Понятия не имею.

– Предположения?

Изувеченный поджал губы, размышляя над ответом:

– Туалетная бумага, судя по внешнему виду? И, похоже, что часть ее я уже использовал.

– Мне нравится, что чувство юмора не покидает тебя, – вздохнул лекарь. – Это дневник. Точнее, его половина. И я надеюсь, что записи помогут тебе кое-что вспомнить.

– Ты наверняка уже от корки до корки перечитал его. Так, может, просто расскажешь мне, в чем суть?

– Я бы с удовольствием, но не все они связаны между собой. А некоторые и вовсе вызывают целый ряд вопросов. Так что, позволь, я все же начну?

Когда лекарь оказался совсем рядом, он уселся на край кровати, затем аккуратно положил тетрадь себе на колени, слегка наклонился и посмотрел на изувеченного – его глаза застыли в одной точке, расположенной чуть правее незнакомца, и не позволяли себе ни толики лишнего движения.

Приняв этот взгляд как демонстрацию смирения и согласия, лекарь развернул страницу и принялся читать.

* * *

Казалось, что эта жизнь никогда не кончится. И в данной обстановке – это был вовсе не плюс. Кто-то наверняка потратил уйму времени, чтобы придать ей смысл, найти ответы, понять хоть что-то. Но тщетно. Единственный способ выбраться отсюда – умереть. А все, что могло помочь выжить, было явной насмешкой, издевательством над всеми нами. И если солнце и заглядывало в чью-то жизнь, то теперь это было лишним явлением, отмершим, ненужным. Как аппендикс в теле человека. Ведь какой смысл освещать своими лучами бирюзовые моря и сапфировые океаны, изумрудные чащи лесов и золотые пески пустынь, если этим никто не мог любоваться? Какой во всем этом смысл?

К тому моменту я уже и забыл, что такое слезы. Морщины под моими глазами давно были похожи на высушенные русла рек, а в тот день, они наполнились соленой водой до краев и ручьями текли до самой моей бороды.

Как это было прекрасно! О, поверьте мне, нет в этом мире ничего прекраснее звонкого плача маленького ребенка, которому Всевышний только что подарил новую жизнь. Он был похож на сладостную песню, которая отражалась о выгнутые стены станции и стремительно разносилась по пустынным туннелям, мрак которых уже давно не слышал ничего, кроме боли, адских мук и вечно грызущего людей голода. Я помню, как он волнительно переплетался с мелодичным азаном – призывом на молитву тех, кто еще во что-то верил, бережно воспетым голосом муэдзина [4]из поселения гарибов [5].

Как же долго этот плач мог не утопать во тьме. Каждую пылинку, каждый миллиметр станции, все то пространство, что он способен был охватить, он наполнял своим уверенным желанием жить. И мне сразу вспомнилось рождение моего сына. Крохотного, беззащитного, розовощекого с круглым животиком и «краником» под ним. Помню, тогда этот «краник» много значил для меня – сын, продолжатель рода, достойное вложение в старость. А потом все изменилось. Как же быстро поменялись наши мечты! И слезы снова текли по моим щекам.

Несколько секунд все казалось мне таким спокойным и безмятежным. Мысли о голоде, опасности и тварях отошли на второй план, и вместо них появилось маленькое, светлое пятно радости, возвышающееся к небесам. Но оно, как и все наше бытие, уперлось в потолок станции и резко вернулось обратно – в самые глубины моего сердца. Родись этот ребенок на несколько десятилетий ранее, возможно, этим чувствам не было бы предела, но сейчас, когда только некоторым из наших детей удается встретить бледный рассвет, они практически не имеют ценности. Увы, но на то он и Конец Света, чтобы все возможное, даже человеческие чувства, погрузилось во тьму.

У Гарибов были свои причины довериться мне. Они верили, что я мог быть им полезен. Когда я пересек границу султаната вместе с мусафирами [6], до их хана каким-то образом дошла информация о том, кем я был. И он предложил мне кров взамен скитаниям. Я был одним из тех людей, кто никак не мог насытиться знаниями. Из всех находок на поверхности меня интересовали только книги. Людям, вроде меня, достаточно было только услышать что-нибудь интересное, и это тут же оседало в наших головах.

Знали ли вы о том, что сердце женщины бьется быстрее сердца мужчины? Или что мед хорошо усваивается в организме только потому, что он уже переварен пчелами? А что к шестидесяти годам глаз человека успевает воспринять такое количество света, какое образуется при ядерном взрыве? И что самое бескровное оружие – это водородная бомба, потому что в радиусе двадцати километров от места взрыва не остается никакой крови, только радиоактивный пепел?

Что большинство из нас знало о гарибах? Сосланные на станцию Аметьево еще султаном, казалось, они не испытывали к нам особой любви. Как, впрочем, и мы к ним. Но между нашим султаном и их ханом была договоренность. За каждого дефектного (я видел этот документ, и там было именно это слово – «дефектного»), принимаемого их стороной, гарибы получали продовольствие и защиту. Стоит ли говорить о том, что до того момента примеров, обратных этому, и вовсе не было.

И вот в небольшой юрте новорожденную окружили сразу несколько людей, управлявших станциями, которых пригласили на именины. На их лицах читалась невероятная радость, ведь родившаяся девочка не имела никаких внешних дефектов. Она был чиста и энергична. А ее глаза! О, эти глаза переливались всеми оттенками изумруда и были такими ясными, словно девочка понимала все, что происходило вокруг. Предводитель гарибов хан Хафиз сразу определил ее в касту детей, которым суждено было поддерживать дружественную связь с нами – нормальными людьми. И в этом я должен был ему помочь. А чтобы гарантировать ее безопасность, он наделил ее приданным, которое могло спасти остатки нашего человечества.