Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК - Герман Романов Страница 2

— Упыри?! Спаси Христос! — гусар Данилко Кованько истово перекрестился и громко взмолился: — Душу христианскую прими с миром!

Остальные молча перекрестились, с трудом удерживая всхрапывающих от страха лошадей. Не любят копытные смерть и кровь, уйти норовят.

— Не упыри это, — угрюмо бросил Фомин, — а намного хуже! Твари это в образе людском, сволочи! Эх, дядька, дядька… Кто ж тебя так…

В стороне лежал труп мужика в сером зипуне, вот только головы у него на плечах не было. Она валялась рядом, кем-то отсеченная, уставившись стеклянными глазами в хмурое небо. И кровь, всюду пятна и брызги крови. Обида на злосчастного дядьку улетучилась у Фомина мгновенно, ее в душе заменила тягучая боль.

Негромко звякнули уздечки, и он стремительно обернулся на звук — на урочище въезжали гусары во главе с Карабеевым. Корчегин спрыгнул с седла, наклонился над женщиной и через секунду громко закричал:

— Она живая еще, теплая, ресницы дрожат! Кто тебя мучил, бабонька? Да говори ты! Не молчи, дуреха! Ах, тыв…

Крик резко прервался и превратился в душераздирающий хрип. Фомин ужаснулся — из груди солдата торчала длинная оперенная стрела. С губ закапала кровь, он попытался что-то сказать, но рухнул на траву. Не успел ефрейтор осмыслить случившееся, как дикие вопли взорвали тишину урочища. Боже всемилостивый!

Гусар Карабеева буквально изрешетили стрелами — солдаты хрипели и падали с седел. Но унтер все же успел начать ответно стрелять из револьвера, за ним грянули выстрелы из нескольких винтовок.

И только сейчас Фомин увидел врага — размахивая над головой кривыми саблями и стреляя из тугих луков, на луг, проломив стенку кустарника, вылетел десяток всадников на низкорослых, гривастых лошадках. Нелепый вид оружия и странная одежда напавших врагов, обшитая металлическими пластинками, круглые щиты и остроконечные шлемы привели даже бывалого ефрейтора в растерянность.

Однако через секунду он опомнился, вскинул винтовку, поймал в прицел одного из нападавших и, выдохнув воздух, плавно потянул спусковой крючок. Отдача ударила прикладом в плечо, и Фомин быстро передернул затвор. Снова прицелился, выстрелил. Затем еще, еще и еще…

Рядом загремели винтовки — вначале одна, потом две. Мозг отказывался понимать происходившее, но вбитые за годы службы рефлексы сами знали свое дело. Краешком сознания он отметил, что с гусарами и самим Карабеевым уже покончено — никто из них не стрелял в ответ, а лошади разбежались по лугу без седоков. Только мертвые тела солдат лежали серыми кочками, утыканные стрелами.

Примитивные луки оказались страшным оружием, но и винтовки Мосина в руках гусар собрали кровавую жатву — из странных воинов уцелело только двое. Но они не побежали — размахивая кривыми саблями и дико визжа на непонятном языке, кинулись в атаку на трех гусар передового дозора.

Фомин закинул на спину винтовку, в которой кончились патроны — их всего пять в магазине. Он понимал, что на перезарядку нужно время, которого остались считаные секунды, — а потому дал шенкеля, бросив лошадь в сторону ближайшего врага, и выхватил шашку из ножен.

— Так это татары?! — выкрикнул грек и тоже пошел на сшибку, поддержав своего командира.

С лязгом встретились стальные клинки, руку отшибло, и Фомин еле ушел от смертоносного лезвия. И тут же по затылку сильно ударило, шапка слетела с головы. Ефрейтор запоздало понял, что его попытались зарубить обратным потягом, но винтовочный ствол спас жизнь. Он оглянулся — Иваннопулос валился из седла, надвое располосованный саблей, а Корчегин вскинул винтовку и выстрелил.

Всадник ненадолго пережил зарубленного им грека и был вышвырнут пулей из седла. Но передернуть затвор винтовки гусар не успел — стальной клинок, который едва не убил самого Фомина, срубил солдата.

Федот Федотович лихорадочно гнал свою лошадь к телу Карабеева, он с народившейся глыбой льда в груди пронзительно понял, что не имеет ни единого шанса в сабельной рубке и спасение только в револьвере. Подскакав, ефрейтор стремительно спрыгнул с лошади и вскинул револьвер, приводя его левой рукой на взвод. Поднял голову — всадник уже преодолел половину луга, дико визжал и размахивал над головой окровавленной саблей.

— Не успеешь, сучий потрох… — прошептали губы, и он, тщательно прицелившись, выстрелил.

Всадник покачнулся, лошадь несла его прямо на Фомина. В отчаянии ефрейтор выстрелил еще раз, потом еще, и тут боек предательски щелкнул — патронов в барабане больше не осталось. Перезарядить оружие времени не осталось. Фомин выхватил шашку, и, защищаясь от удара, поднял ее над головой.

И удар последовал — вот только вместе с саблей на него падал и сам противник. Ефрейтор отпрыгнул в сторону и наотмашь врезал лезвием по узким глазам и реденькой козлиной бородке. Брызнула кровь, и только сейчас гусар понял, что рубанул уже мертвого врага. Да, мертвого — все три пули вошли в грудь напавшего.

Неожиданно на плечи навалилась такая тяжесть, что Фомин сел на траву совершенно без сил. Он так и сидел молча, и лишь только слабый ветерок шевелил на его голове окровавленные, в один миг поседевшие волосы.

Сколько прошло времени, Фомин просто не знал, он не ощущал его бега. Только боль и ужас от непонимания царили в его душе. Бойня ошеломила — за считаные минуты непонятный враг истребил двенадцать гусар, но и сам был уничтожен без остатка. Кругом были только трупы, ни единого стона или хрипа. Даже лошадиного ржания не слышалось — получив свободу, они удрали с луга на гать. Из груди солдата вырвался крик.

— Да что же такое творится, Господи?!