Рыжая Соня и Осенняя Луна - Энтони Варенберг Страница 19

Впрочем, Эйнацира не сильно напугали вопли и угрозы Коувилара. Он отлично сознавал меру собственной значимости для службы тайной охраны Бельверуса. Благодаря его усилиям, то есть бесконечным доносам, уже немало голов слетело с плеч, хотя Коувилар и приписывал все заслуги по этой части себе лично.

Эйнацир не искал сомнительной славы, его интересовали куда более простые и понятные знаки расположения и признания его заслуг – деньги. Он охотно доносил на наиболее состоятельных людей, которым продавал дома в богатых кварталах, в результате значительная часть их собственности, за ненадобностью прежним, арестованным и казненным, хозяевам становилась его достоянием – остальное шло частично Коувилару, частично в казну через руки Ишума, в карманах которого тоже оседало золото – итак, эта троица процветала вполне.

От Эйнацира невозможно было скрыться, – если он задавался целью погубить человека или всю семью, то обыкновенно этой цели добивался, разве что какое-то время от него можно было откупаться, таким образом, несколько оттягивая неизбежный печальный финал.

Но увы, Эльбер и Соня не попадали в число тех, кому он бы вознамерился позволить жить спокойно в течение еще какого-то промежутка времени – и все потому, что они не желали платить ни гроша сверх обычных, установленных бельверусскими законами, податей (кстати, самих по себе весьма немалых и разорительных). Хуже того, Эйнацира и на порог особняка ни разу не пустили. Непростительная гордыня – большая ошибка.

…Между тем, внутри особняка продолжали бушевать свои страсти. Эльбер, словно начисто отбросив размышления о своем даре иллюмината, снова, как одержимый, погрузился в работу над давно задуманной им драме о древнем царе и маге Элгоне – Сыне Света, которую мечтал когда-нибудь поставить в Килве и сыграть там главную роль, и был слеп и глух ко всему, что не касалось его бессмертного творения. Тем более что теперь его творчество обрело новый сильнейший стимул – по словам Эльбера, каждое слово этой драмы он намеривался посвятить памяти своей покойной возлюбленной, Гларии. Теперь его проще было убить, чем отвлечь от его затеи. О том, чтобы внести ясность в вопрос о смерти Гларии, он не упоминал, вероятно, продолжая терзаться сомнениями на сей счет.

Соня жила в предощущении какой-то скорой и неминуемой катастрофы, в любой момент ожидая появления Ютена либо его посланников и размышляя о том, как дать им достойный отпор.

Таймацу то исчезал, то появлялся снова, разумеется, никому не давая отчета в том, где бывает и что делает. Он тоже чуял приближение опасности, и если бы, как прежде, как всегда до последнего времени, отвечал только за себя, скорее всего, поспешно покинул бы не только Бельверус, но и вообще Немедию в поисках нового, более надежного пристанища – вечно гонимый беглец, преследуемый своими прежними братьями с Островов, мог спастись, лишь постоянно перемещаясь с места на место и будучи на два-три шага впереди них.

Ведь для Хэйдзи не существовало преград расстояний и времени. Посланный в погоню за беглым предателем, он был обязан завершить начатое и привести приговор в исполнение, сколько бы лун и зим для этого ни потребовалось.

На его месте сам Таймацу действовал бы так же, поэтому он не испытывал к Хэйдзи ни ненависти, ни неприязни. Конечно, в нынешней ситуации уйти из Бельверуса было бы самым простым и разумным решением. Но Осенняя Луна этого сделать не мог. Он больше не был один и не был свободен.

С ним случилось великое несчастье – Призрак понял, насколько ему стали необходимы люди, за судьбу которых он чувствовал себя ответственным, как когда-то за Хаяросоку, пленного круглоглазого, с коим свела его жизнь в монастыре на острове Садацугу. Тот человек должен был погибнуть, но Таймацу освободил его и бежал вместе с ним, презрев законы своего клана. Он не мог бросить тогда в джунглях беспомощного, измученного жестокими пытками человека, которого спас и нарек ему новое имя – Пламя Свечи На Ветру. Не мог и сейчас поступить подобным образом. Не зря же он столь терпеливо дожидался возвращения Эльбера, не зря создавал свою удивительную ученицу – Кейулани, а главное, хотя в этом даже безжалостно честный с самим собой Таймацу не сразу решился признаться себе, впервые после Сагары с острова Садацугу он встретил женщину, которая стала ему дорога.

Таймацу умел скрывать любые свои чувства, независимо от их силы и той боли, которую они ему причиняли. Но его внешняя невозмутимость вовсе не означала, что за нею действительно – ни чем не омраченный душевный покой. Сердце Призрака было подобно спящему вулкану.

Соня без всяких усилий с ее стороны запала ему в душу. Вокруг нее распространялась особая аура, которая освещала ее необычную красоту и наполняла ее такой неземной прелестью, какой Таймацу и не предполагал когда-либо встретить вне Островов. Она была доброй, но не слабой; прямодушной, но не наивной; прощающей, но не доверчивой. Она была веселой и яркой, прямой и восприимчивой, не самонадеянной и не эгоистичной – как раз такой женщиной, о которой только можно мечтать. Осенняя Луна повсюду ощущал ее присутствие, ее запах…

Но Соня была столь же запретна для него, как когда-то Сагара – девушка-куноити, служившая и принадлежавшая, душой и телом, своему господину Асикаги, – и столь же желанна. Мукой для Призрака было ежедневно видеть ее, говорить с нею, обмениваясь колкостями, на которые Соня была мастерица, мукой – наблюдать, как она обнимает и ласкает другого мужчину, без труда получающего от нее то, что ему, Таймацу, дозволено только во снах, мукой – слышать стоны наслаждения и страсти, исторгающиеся из ее груди, когда она делит постель с Эльбером, и ее тихий, довольный смех, когда они просто лежат рядом, пресыщенные только что совершенным.

Но Осенняя Луна умел, кроме всего прочего, и любить, не требуя ответа, без зависти и досады, не позволяя ревности ослепить себя. Он знал, что как мужчина совершенно не привлекает Соню, и этого изменить нельзя, что бы он ни сделал, на что бы ни пошел ради нее. Любовь не купишь деньгами, не завоюешь подвигами. Все, что оставалось Осенней Луне – это не уходить. Быть рядом с нею столько, сколько позволит судьба, допустит Единый. Даже если это означает подставить себя под удар Хэйдзи.

В одиночку он бы мог снова спастись, он был более быстр, ловок, умен и находчив, чем его упрямый и безжалостный враг, не зря же Таймацу неоднократно сбивал Хэйдзи со следа, и тот восемь зим рыскал по Кхитаю и Гиркании в бесплодных поисках, в то время как Осенняя Луна находился чуть ли не на другом конце света – в Немедии, Бритунии, где старался поставить на ноги изувеченного в схватке с Кавабом Эльбера, и опять в Немедии, зная, что позволит Хэйдзи настичь его лишь тогда, когда устанет убегать и сам пожелает смерти.

По своему естественному благородству, о коем Призрак никогда не задумывался, он предполагал даже допустить гибель от руки Хэйдзи – пусть преследователь, исполнив свой долг, испытает долгожданное удовлетворение.

Но это должно было произойти еще очень, очень не скоро.

А теперь так получалось, что срок его пребывания в мире живых истекал. И это вовсе не прибавляло Таймацу радости. Раскрыть его убежище для Хэйдзи будет несложно. И хитроумные ловушки, коих полно в особняке, специально оборудованном для того, чтобы дать достойный отпор любому непредвиденному вторжению чужака, он минует легко.