Глориана; или Королева, не вкусившая радостей плоти - Майкл Муркок Страница 19

– Люсинда! – Почти крик.

Из сваленных кучей багровых подушек в углу показался заспанный темнокожий ребенок.

– Нет! – Она рукой отогнала Люсинду обратно в сон. Совесть не позволяла Королеве утомлять девочку далее. Кроме прочего, стремление к ласкам угасло в Глориане, едва упала ночь, и теперь она жаждала зрелищ как единственного суррогата удовлетворения. Ее кулак растирал лоно. Она взяла ключ с полки над огнем; отодвинула весомую портьеру, отперла дверь в комнаты еще более тайные, чем та, в коей пока находилась.

Короткий пролет привел ее наверх, в дикарские факельные сполохи, в асимметрично величественный зал, чьи потолки взлетали и опадали, чьи стены пестрели массивными самоцветами, как стены сказочной пещеры, в чьих коврах утопали ее босые ноги, чьи гобелены и фрески являли многолюдье смутных сцен античных пиршеств. В дальнем конце зала притягивала взор пара гигантов. Один – альбинос, красноглазый, белокурый, мускулистый и обнаженный, другой – арап с антрацитовыми глазами, антрацитовыми волосами, и притом абсолютно идентичный близнец альбиноса. Купец-авантюрист, что нашел сих двоих и составил из них пару, обнаружил альбиноса в Московии, арапа же в Нубии; добиваясь права на торговлю в Альбионе, он привез их Королеве в качестве хитроумного подарка. И вот они склонились, ожидая ее наслаждения, восхищаясь ею, как поступали всегда; однако с нежным словом она миновала их, распахивая двери в следующую каверну, темнее прошлой, полной запаха горячей плоти, крови, соленых соков, ибо тут собирались ее флагелланты, мужчины и женщины, пассивы и доминанты, жившие лишь затем, чтобы наслаждаться либо орудовать кнутом. И вот, пока она шла мимо, одни вздымали задыхающиеся головы и вызывали из недр памяти экстаз, что некогда познали, что только и могли познать они, повинуясь ее добрым, умелым пальцам, иные же прерывались, всматривались, вспоминали ее иссеченные бока, вспоминали свои златые струи, что стекали с ее неприкосновенного тела, и призывали ее, однако нынче ночью она не была им покорна. Краткая галерея между холлов, еще один ключ, и она оказалась меж собственных мальчиков и девочек, улыбчивых, но нетерпеливых, и продолжила путь через анфиладу покоев, где ее гейши, мужского и женского пола, заходились в приветственном шепоте. А вслед ей неслась погребально-триумфальная песнь, ее имя: Глориана, Глориана, Глориана – приливая, усиливаясь, все громче и громче в ее ушах – Глориана, Глориана.

– Ах!

Мимо зверей и их любовниц, мимо фригидной красы и чувственного уродства; мимо стариков и юнцов, мимо нагих и причудливо одетых, мимо ванн млечных, винных, кровавых, мимо апартаментов, кроватей, виселиц; они выбрали сию жизнь, они молили оставить их, ибо Глориана никого не удерживала против воли; мимо ее девушек, ее матрон, ее яслей и детских, школ и гимназий, библиотек и театров; мимо слепцов, безумцев и чрезмерно трезвомыслящих, убогих, глухих и немых; мимо лиц невинных и похотливых, щедрых и жадных, мимо тел грубых и красивых, тонких, толстых, изысканных и обыденных; мимо дворян и простолюдинов…

Глориана, Глориана, Глориана…

…Мимо оргий, пиров, игрищ и плясок, мимо ансамблей, игроков, гладиаторов и атлетов; сквозь покои бледные и невыразительные, через комнаты странной формы, темные и густонаселенные, обставленные сокровищами всего мира; сквозь холлы, вдоль галерей, монастырей, общежитий, мимо чужестранных скульптур и картин…

Глориана, Глориана!

– Ох! – Она всхлипнула; она почти бежала. – Ах!

В тихий зал. На нее воззрились косматые мужчины, ленивые и могучие; они бездельничали, сгрудившись всей стаей на краю теплого бассейна, что выложен был голубыми и золотыми плитками. Она обоняла их, полуобезьян, и уселась между ними. Поначалу они едва ее замечали, однако мало-помалу их любопытство возрастало. Они стали изучать ее, дергали за волчью шкуру, гладили ее волосы, ее тело, принюхивались к ее грудям и рукам.

– Я есмь Альбион, – говорила она им с улыбкой. – Я есмь Глориана.

Косматые мужчины урчали, озадачены звуками, но, как ей было ведомо, ее не понимали – и не запоминали имен.

– Я – Матерь, я – Защитница, я – Богиня, я – Совершенная Государыня. – Она улеглась на спину, ощущая плотью их жесткую шерсть. Они гладили ее, и она хохотала. – Я – Благороднейшая Королева Истории! Могущественнейшая Императрица, какую только видел мир! – Она вздыхала, когда их горячие языки лизали ее, когда их пальцы касались ее чувствительных мест. Она обнимала сих мужчин. Она рыдала. В свой черед она скользила руками вниз по их волосатым животам, щекоча их, и они урчали, морщились и ухмылялись. Она потягивалась. Она извивалась. – Ах! – И она улыбалась. Она стонала.

Они стали потихоньку отпихивать друг друга, дабы сделаться к ней ближе. Она обняла одного, уложила его на себя. Пока он сопел и кряхтел, она гладила его морду, его голову и его волосатую спину. Она едва ощутила, как он вошел. Она толкала; она сжимала его ягодицы; она притягивала его; она изгибалась. Он вздрогнул, и она отверзла печальные очи, чтобы увидеть его осклабленные, пресыщенные челюсти, его благодушную звериную физиономию, кротко взирающую на нее свысока.

Через пару секунд он и его товарищи потеряли интерес к Глориане и убрели на другую половину зала искать еду, оставив Королеву Альбиона у бассейна, со скрещенными ногами, глядящей на нечистое спокойствие воды.