Потерянные годы - Томас Арчибальт Баррон Страница 16

И темнота. Вечная темнота.

Иногда, сидя на своем тюфяке, я осторожно проводил кончиками пальцев по коросте на щеках и под глазами. В коже моей пролегли ужасные глубокие борозды, так что теперь мое лицо, наверное, напоминало кору сосны. Я знал, что искусство Бранвен не поможет – что шрамы останутся навсегда. Даже если случится чудо и ко мне вернется зрение, шрамы до конца дней будут напоминать мне и окружающим о моей ужасной глупости, о моем опрометчивом, бесполезном поступке. Конечно, я понимал, что предаваться подобным мыслям бесполезно. И все-таки они посещали меня.

Как-то раз мне ужасно захотелось отрастить бороду. Я представил себя с длинной развевающейся бородой – как у древнего мудреца, прожившего на свете тысячу лет. Какая это была великолепная борода! Белая, волнистая, она скрывала мое лицо, подобно облаку. Там могла бы свить гнездо парочка птиц.

Но подобные мечты занимали меня недолго. Я все глубже погружался в пучину отчаяния. Никогда больше я не залезу на дерево, думал я. Никогда мне не придется бегать по полю. Никогда я не увижу лицо Бранвен – от нее остались лишь воспоминания.

Я перестал есть. Несмотря на уговоры Бранвен, я не притрагивался к пище – у меня пропал аппетит. Однажды утром она молча опустилась на колени рядом со мной, чтобы перевязать мои раны. Когда она прикоснулась к повязке, я покачал головой и отодвинулся от нее.

– Я хочу, чтобы ты оставила меня, пусть лучше я умру.

– Твое время еще не пришло.

– Откуда ты знаешь? – резко ответил я. – Я уже почти что мертвец! Это не жизнь! Это бесконечная пытка. Лучше отправиться в ад, чем оставаться здесь.

Она схватила меня за плечи.

– Не говори так! Это кощунство!

– Это правда! Видишь, что сделало со мной это могущество, которое ты когда-то назвала даром Божьим? Будь оно проклято! Лучше бы я умер.

– Замолчи!

Я вырвался из ее рук; сердце мое стучало, как молот.

– У меня нет жизни! Нет имени! Ничего нет!

Бранвен, тихонько всхлипывая, начала молиться.

– Господь милосердный, Спаситель наш, Создатель всех строк, что написаны в Великой Книге Небес и Земли, прошу Тебя, помоги этому мальчику! Прошу Тебя! Прости его! Он не ведает, что говорит. Если Ты вернешь ему зрение, хотя бы самое слабое, хотя бы ненадолго, я обещаю Тебе, что он заслужит твое прощение. Он никогда больше не воспользуется своим могуществом, если Ты этого потребуешь! Только помоги ему. Пожалуйста, помоги ему.

– Никогда больше не пользоваться могуществом? – презрительно усмехнулся я. – Я с радостью избавился бы от него насовсем, если бы взамен мне вернули зрение! Колдовство мне не нужно и никогда не было нужно.

Я сердито дернул за край повязки, скрывавшей мой лоб.

– А у тебя теперь что за жизнь? Не намного лучше моей! И это правда. Ты можешь говорить бодрым голосом. Можешь обманывать здешних монахинь. Но не меня. Я знаю, что ты несчастна.

– Я обрела покой.

– Это неправда.

– Я обрела покой, – повторила она.

– Покой! – крикнул я. – Покой! Тогда почему на руках у тебя ссадины – ты ломаешь их в отчаянии! Почему на щеках у тебя следы…

Я внезапно смолк.

– Боже милостивый, – прошептала она.

– Я… я ничего не понимаю. – Я нерешительно протянул руку туда, где должно было находиться ее лицо, легко коснулся ее щеки.

В это мгновение оба мы поняли: я каким-то образом почувствовал, что щеки ее влажны от слез. Несмотря на то, что я не мог видеть слез, я был уверен в том, что они есть.

– Значит, у тебя имеется еще один дар. – В голосе Бранвен прозвучал благоговейный ужас. Она стиснула мою руку. – Ты обладаешь даром ясновидения.

Я не знал, что думать. Может, это та же самая способность, которой я когда-то воспользовался, чтобы заставить раскрыться цветок? Нет. Это было нечто иное. Казалось, менее подверженное моей воле. Ну, а как же моя догадка насчет цвета лепестков? Возможно. И все же эти новые ощущения были другими. Они больше походили на… ответ на молитву Бранвен. На милость Божью.

– Не может быть, – запинаясь, произнес я. – Как это могло случиться?

– Но это случилось, Господь услышал нас!

– Испытай меня, – попросил я. – Подними несколько пальцев.

Она повиновалась.

Я прикусил губу, пытаясь разглядеть, сколько их.

– Два?

– Нет, попробуй снова.

– Три?

– Еще раз.

Я сосредоточился, инстинктивно прикрыл глаза, хотя, разумеется, для меня не существовало никакой разницы. Мне было все равно, открыты они или нет. После долгого молчания я произнес:

– Ты подняла две руки, я прав?

– Прав! Ну а теперь скажи… сколько там пальцев?

Шли минуты. На лбу моем, покрытом шрамами, выступил пот, он щипал чувствительную новую кожу. Но я не шевелился. Наконец, я дрожащим, неуверенным голосом спросил:

– Может быть, семь?

Бранвен вздохнула с облегчением.

– Да, семь.

Мы обнялись. В этот миг я понял, что жизнь моя снова изменилась навсегда. И подумал, что до конца моих дней число «семь» будет иметь для меня особое значение.

Но самым важным для меня был данный обет. Не имело значения, кто дал его – Бранвен, я или мы оба. Никогда больше мне не суждено было мысленно передвигать предметы. Даже лепесток цветка. Нельзя было читать будущее, нельзя пытаться освоить те таинственные силы, которыми я был наделен. Но взамен я получил зрение. Я получил жизнь.

Я снова начал есть с большим аппетитом. Я буквально набрасывался на еду – особенно если мне доставался хлеб с молоком, мое любимое блюдо. Или ежевичное варенье с хлебными корками. Или сырые гусиные яйца, приправленные горчицей – последнее особенно забавляло меня, потому что от запаха этой пищи монахинь начинало мутить. Однажды вечером Бранвен отправилась на рынок и нашла один-единственный, но сочный финик – и финик этот показался нам чудесней самых роскошных королевских блюд.

Вместе с аппетитом ко мне вернулась бодрость духа. Я начал исследовать коридоры, помещения храма Святого Петра, дворы. Вся церковь превратилась в мое царство. В мой замок! Однажды, когда монахинь не было поблизости, я пробрался во двор и искупался в неглубоком бассейне. Самым трудным для меня при этом было подавить желание запеть во все горло.

Ежедневно мы с Бранвен трудились долгими часами, пытаясь обострить мое сверхъестественное зрение. Во время первых занятий мы пользовались ложками, глиняными горшками, другой утварью, которую она раздобывала где-то в церкви. Со временем я смог в подробностях разглядеть небольшой алтарь, все его очертания, даже сучки в досках, из которых он был сооружен. И закончил я потиром с двумя ручками и надписями, выполненными замысловатой вязью. На надпись потребовалась почти неделя, но в конце концов я прочел слова, тянувшиеся вдоль бортика чаши: «Просите, и дано будет вам»^[24].