Корона Подземья - А. Г. Говард Страница 15

Ноги у меня слабеют.

– Он сам сказал, что он англичанин?

– Зачем? Я и так понял, по акценту.

Угроза Морфея звучит в памяти в полный голос. «Когда они найдут твое тело, я уже буду там».

С колотящимся сердцем я отбрасываю простыни.

– Я должна выбраться отсюда!

– Эл!

Джеб пытается уложить меня обратно. Но я хватаюсь за его руку и использую ее как рычаг для того, чтобы подняться.

– Пожалуйста, Джеб, мне надо домой!

– Что? Нет, нет. Тебе будет хуже. Лучше ляг.

Он удерживает меня; я начинаю кричать – и выдергиваю трубку из вены, прежде чем он успевает что-либо предпринять. Кровь течет по тыльной стороне руки, капает на одеяло и простыню, пачкает пальцы Джеба, который пытается остановить ее и одновременно жмет кнопку вызова медсестры.

Приходят мама и папа. Мама бледнеет при виде окровавленных простынь и бросается к Джебу.

– Уйди, – приказывает она.

Я кричу:

– Нет!

На самом деле я хочу сказать, что моя паника никак не связана с Джебом, что всё дело в некоем подземце, который сыграл ключевую роль в том, что мама оказалась в лечебнице двенадцать лет назад.

– Никому не надо уходить, – вмешивается папа.

Это голос разума посреди хаоса.

Приходит сестра Терри, и ее печальные серые глаза внушают мне, что надо быть паинькой.

Они с папой укладывают меня в постель. Сестра Терри говорит что-то про запоздалую реакцию на шок и трехдневную кому. Она вставляет трубку на место и вкалывает дозу успокоительного.

Я смотрю на иглу, пронзающую прозрачную трубку, и хочу уже попросить сестру не оставлять меня беспомощной во сне. Или по крайней мере унести этого жуткого клоуна. Но язык заплетается, а мысли бешено несутся.

Через пять минут я начинаю задремывать. Джеб целует мне руку, говорит: «Я тебя люблю» – и уходит. Мама гладит меня по голове, собирает вещи и идет в ванную. А потом, несмотря на все свои усилия держать глаза открытыми, я их закрываю.

Не знаю, в котором часу я просыпаюсь. Я радуюсь, что вообще проснулась.

Запах дезинфекции напоминает мне, где я. В палате темно. Свет не пробивается сквозь жалюзи, не сочится из коридора. Наверное, мама заложила щель под дверью скатанными полотенцами. Она лучше спит в замкнутом пространстве – эта привычка появилась у нее в лечебнице. Каждый вечер мама проверяет все уголки и щелочки, от пола до потолка, в поисках насекомых. Убедившись, что никого нет, она затыкает щель под дверью наволочкой.

Жарко. От горячего воздуха у меня начинается одышка. Нужно убрать полотенце из-под двери, чтобы был приток воздуха. Я отбрасываю одеяло и потихоньку двигаю ноги к краю кровати, но вдруг замираю, не успев сесть.

Ветер трясет раму… громче, чем раньше. Этот жуткий вибрирующий гул похож на пение. Даже растения и цветы на подоконнике молчат, точно прислушиваются. Палату озаряет внезапная вспышка света. Я не сразу понимаю, что это молния. Но дождя не слышно. Наверное, электрическая буря.

Вспышка вновь освещает всё вокруг. Я вижу, что толстая паутина тянется от изголовья кровати к подоконнику и дальше к потолку, как будто гигантский паук устроил здесь ловушку.

Я сажусь, и клейкие нити прилипают к моему рту. Еще одна вспышка – и они делаются толще, душат меня. Я срываю паутину и кричу, зовя маму, но не вижу ее; слишком густое плетение разделяет нас. Тогда я выдергиваю трубку и спрыгиваю с постели.

Из моей руки снова течет кровь, но не так, как раньше. Она поднимается вверх толстой струей и превращается в пламенеющий алый меч. Инстинктивно я хватаю его и рассекаю нити, прорубаясь сквозь липкое волокно к маминой кровати. Ее тело завернуто в плотный кокон из паучьего шелка.

Красное сияние, исходящее от моего меча, озаряет мягкие игрушки и кукол, которые висят на блестящих нитях вокруг. Игрушек в палате стало больше, чем раньше. Они хватают меня за волосы, кусают, царапают, пока я прорубаюсь к маме, закутанной в кокон. За секунду до того, как я успеваю к ней приблизиться, на пляшущей ниточке передо мной повисает клоун. Он играет на виолончели, смеется, дразнится. То, что я слышала раньше, не было воем ветра… Это пела виолончель.

Своим кровавым мечом я бью клоуна, и он падает к моим ногам. Музыка затихает, хотя его руки продолжают водить смычком по онемевшим струнам.

Наконец я добираюсь до кокона и рассекаю белые нити. Страшно заглянуть внутрь. Паутина раздвигается, но передо мной вовсе не мамино тело.

Это Джеб, который смотрит на меня мертвыми глазами.

Серое лицо, покрытое ранами. Рот, который открывается и издает вопль.

Я кричу в унисон, и наши голоса, соединившись, звучат так пронзительно, что мне приходится зажать уши.

Наступает тишина, и в моем сознании раздается чей-то бесплотный шепот: «Всё закончится именно так, если ты не будешь бороться. Займи свое место. Проснись и сражайся. Сражайся!»

Я просыпаюсь, судорожно глотая воздух. Волосы облепили лицо. Я убираю их, чтобы видеть хоть что-то. Сквозь жалюзи сочится лунный свет. Никакой паутины в палате нет.

Мое сердце начинает биться ровнее, когда я вижу маму, которая спокойно спит в своей кровати. Игрушки сидят на подоконнике – все, кроме одной. Клоун смотрит на меня с тумбочки. Его рука медленно водит смычком по струнам в такт ветру, завывающему за окном.

Я издаю приглушенный стон и сбрасываю массивную игрушку на пол. Она падает со странным бряканьем и остается лежать неподвижно, однако намек ясен: Морфей здесь, в мире людей, и все, кого я люблю, в опасности, если только я не найду его, не заявлю о своих правах на трон и не сражусь с разгневанной Червонной Королевой за Страну Чудес.