Земля наша велика и обильна... - Юрий Никитин Страница 14

Звякнуло, на экране поверх картинки возникла крупнаянадпись: «Позвонить Ротмистрову». Я взглянул на циферблат в уголкедисплея, мои часы опережают на минуту, палец привычно кликнул на правой кнопкегрызуна, едва курсор попал на нужную фамилию.

Дверь приоткрылась, заглянула Юлия.

– Борис Борисович, вы не очень заняты? А то Лысенкозаявляет, что у него крайне важное, просто безотлагательное ­дело.

– Через пару минут, – попросил я. – Я толькодоговорюсь о встрече.

– Да я могу продержать его до вечера!

– Да ладно тебе, – ответил я. – Не дразни, он ужеи так под мухой. Впрочем, понять его можно: кто в России не пьет, кажетсяшпионом или предателем.

– Я это заметила, – ответила она. – Потому ипридержала.

На экране появилась комната крупнее моей, кабинетРотмистрова, доктора наук, математика номер один в мире, а также членаредсовета нашей партии, затем и сам Ротмистров развернулся в кресле квебкамере.

– Слушаю, Борис Борисович!.. Приветствую.

– Вы не забыли, – напомнил я несколькозаискивающе, – обещали почтить вниманием…

– Все помню, – прогудел он благодушно. – Буду всрок! Когда я опаздывал?

Я торопливо распрощался, сердце стучит, хотя чеговолноваться, я сам доктор наук и профессор, разве что естественных, аестественники всегда несколько комплексуют перед «настоящими» учеными.

В кабинет робко заглянул Лысенко, убедился, что я незанят, тихохонько вдвинулся громадным телом штангиста в кабинет. В рукахрулон бумаги, от него самого и от бумаги сильно пахнет водкой, лицо главреданалилось нездоровой багровостью, даже глаза покраснели, но держится подчеркнутоделовито.

– Вот, Борис Борисович, – сказал он, расстилая по столусверстанный макет газеты. – Взгляните, это завтрашний выпуск. Таким, какговорится, будет выглядеть. Пока еще не поздно, внесите ваши руководящиеизменения. Ждем ваших бесценных, вне всякого сомнения и критики, решений.

Я просмотрел бегло, не реагируя на шпильку,Лысенко – профессионал высочайшего класса. Его бы с руками оторвали влюбом крупнейшем издательстве или в элитном журнале, где получал бы в десятки,если не в сотни раз больше, имел бы власть и влияние, а под рукой были бытысячи исполнительных сотрудников, но пашет здесь, потому что здесь –Россия, а там всего лишь деньги.

– Хорошо, но где интервью с губернатором Новочеркас­ска?

– Пойдет в следующем номере, – ответил он сготовностью. – Мы решили дополнить комментариями наших специалистов.

– Кого?

– Коновалова и Евлахова.

– Евлахов, это который директор Института проблем Европы?

– Да, но он, несмотря на работу в правительственныхструктурах, наш человек. По духу, я имею в виду.

– Ну, – пробормотал я, – если по духу…

Присесть я ему не предлагал, да он и сам понимает, чемименно я недоволен, потому так тянется и демонстрирует преданность ичинопочитание, будто старается рассмешить. Дальше я просматривал статьи молча,в носу зачесалось, чихнул, Лысенко тут же сказал с готовностью:

– Долгого здоровья, Борис Борисович!.. И крепкого!

– Спасибо, – пробормотал я.

– Это не простуда? – поинтересовался он. Сказалподчеркнуто серьезным голосом: – Кстати, новое и самое мощное средство отдепрессии изобрели как раз российские фармакологи! Для поднятия общего тонусадостаточно трижды в день перед едой принимать по зеленому горошку и запиватьста граммами коньяка.

Я поморщился.

– Это вы все трое от гриппа лечились?

– Борис Борисович! – воскликнул он обрадованно. –Да там почти ничего и не было! Ведь стакан, наполовину заполненный водкой,оптимисты считают полуполным, пессимисты – полупустым, а русские –почти пустым, не так ли?

Я покачал головой.

– Это про тебя говорят: не так страшен русский танк, как егопьяный экипаж? Да, в России действительно только две беды, но каждый деньразные… только пьянство неизменно.

– У нас климат таков, – сказал онубеждающе. – Северный! Пить надо, чтобы согреться. Для сугрева, какговорил мой прадед, а он прожил сто три года.

– А сейчас средняя продолжительность жизни поРоссии, – напомнил я, – пятьдесят семь лет… Хотя по-прежнемуотмороженных больше, чем ошпаренных. Особенности национального климата! Эх,Дима…

Он с самым сокрушенным видом развел руками. Красавец, атлет,штангист, на кой хрен ему эта пьянка, но с другой стороны: если не пить, то какбы и не русский, чуть ли не предатель, а то и в самом деле предатель, еслиточно не можешь предъявить бумаг с печатями, что у тебя полнейший циррозпечени, и пить никак нельзя… да и то найдутся друзья, что будут с упоениемвыкрикивать: и у нас цирроз, и у нас язва, и нам низзя, но мы же пьем?

Я отодвинул газету.

– Все отлично. Хотел бы придраться, да не могу.

Он заулыбался, бережно взял газету и свернул в рулон.

– Спасибо, Борис Борисович! Я уж думал, к чему-нибудьда прицепитесь. Должны были найти.

– Иди, – вздохнул я. – Ничего не могу добавить.

Он удалился, очень тихо притворив дверь. На лице вся та жерастерянность, так и не понял, почему я ничего не сказал, как обычно, о вредепьянства. Я сам не понял, но что-то зреет и во мне и в обществе, самомутревожно. На фоне этой надвигающейся грозы пьянство сотрудников в элитнойкрепости русского духа – мелочь. Вот-вот взорвется такое, станет не допьянства.

Таймер перепрыгнул пару каналов и замер на передаче, гдеведущий долго и со смаком разглагольствует об опасности возрождения русскогофашизма. Дурак, о каком возрождении речь? Как будто русский фашизм хотькогда-то был! Немецкий, итальянский, польский и многие другие фашизмы –да, но русского никогда и в помине, а этот напыщенный идиот тут же попроторенной тропе сходит на обличение русского национализма, шовинизма,расизма, антисемитизма, патриотизма, бездумно ставя между этими разными и чащевсего взаимоисключающими словами знак равенства. Вот даже взять такие вроде быблизкие, с точки зрения дурака или русского интеллигента – что тоже дурак,но с дипломом, – понятия, как национализм и шовинизм, то сразу можноувидеть, это не синонимы, а полные противоположности!