Маг и его кошка - Алина Лис Страница 13

— А должно бы. Обратите внимание на форму, сеньорита. Ничего не кажется странным? И учтите, если вы скажете «нет», я буду разочарован.

В этот раз она долго и пристально всматривалась в серые стены прежде, чем ответить.

— Это не крест.

— Браво. А еще обратите внимание — местами камень чуть светлее. Готов спорить, там были проемы, которые потом заделали.

— Но что это значит?

— Рискну предположить, что храм — бывшее святилище Черной. Один из символов Хаоса Предначального — колесо с восемью спицами. Другие… Впрочем, не важно. Не будем трогать змей, пауков, зерна, ключи и прочую мутную мистику. Любопытно другое. Как правило, святилища Хаоса — просто алтарь и восемь менгиров под открытым небом, а тут такие хоромы.

Показалось, она мне не поверила.

— Отчего же его не разрушили?

— Сакральный брак Порядка и Хаоса, космологическое единство бытия… Вам бы с теологом пообщаться, он лучше расскажет. Я только знаю, что считается, будто молитва в подобном месте имеет особую силу.

Франческа неожиданно серьезно кивнула:

— Так и есть. Я почувствовала — мое моление было услышано.

— И о чем вы молились?

— О справедливости.

Мне стало весело:

— О мести, вы хотите сказать?! Оставьте мечты, Франческа. Боги не выполняют человеческих просьб. Если вам так важно отомстить, сделайте это. Хотите, я дам вам кинжал?

Она покраснела, сжала кулаки и отступила.

— Что, боитесь крови? Оставляете богам грязную работу? С чего бы они должны делать то, на что у вас не хватает духа?

Девушка выпрямилась — ни дать ни взять императрица перед грязным плебеем.

— Я молилась о справедливости, — тихо, но твердо сказала она. — Пусть боги измерят чашу вашей вины. Мне это не по силам, потому что вы правы — я слишком жажду мести.

— Рука об руку квартерианское всепрощение и разеннские страсти, как трогательно. В духе заветов от Тефиды и Гайи, — я шагнул к ней, она подалась назад. — «Любите врагов своих» — так, Франческа? Я — ваш враг, как насчет поцелуя?

Я снова сделал попытку сократить расстояние, девушка снова отступила. А потом подхватила юбки и побежала вниз по склону, туда, где щипала траву гнедая кобыла из замковой конюшни.

Я вернулся в храм.

Беглый осмотр помещения изнутри подтвердил предположения. Я готов был поспорить хоть на свой магический дар — пару столетий назад это здание пучилось щупальцами апсид по всем сторонам света.

Что же — вот и возможность проверить, насколько правы богословы в своих мутных теологических изысканиях. Если подобные места и впрямь средоточие битвы начал, в чем лично я очень сомневался.

Я надрезал руку чуть ниже локтя и начал путь посолонь с восточной апсиды.

Изваяние Гайи — величественной, полногрудой, слегка грузной. Дарующая стихия, жизнь, незыблемость и косность. Обмакнув палец в кровь, я вычертил на ее алтаре знак Ингуз. Присяга той, чьих даров я так и не смог ни понять, ни принять.

Алтарь Разящего. Меч в руке, на лице застыла гримаса ярости. Я знал его другим. На моей родине, на моей настоящей родине, не в Прайдене, принято говорить, что бог огня не столько зол, сколько любит злые шутки. В этом мы с ним схожи. Наверное, оттого он и одарил меня так щедро.

Я оставил Кано на алтаре того, кого в мыслях привык называть не Адраном, но Лофтом.

Колчан за спиной, флейта в руке, чернильница на поясе. Капризный и ветреный Афир — проводник и властитель путей. Мой дар его стихии — руна Ансуз.

Последний алтарь. Я остановился, вглядываясь в лицо статуи, изображавшей Скорбящую Заступницу. Почему ладан? От нее пахло можжевельником. Память мало что сохранила, но можжевельник я помню точно.

Можжевельник и холод. От нее всегда тянуло инеистой прохладой.

Неизвестный скульптор постарался. Лицо Тефиды, согласно канону, было скрыто под капюшоном, но вся склоненная фигура и сложенные в мольбе руки выражали безмолвное отчаяние. Крик в камне. Скульпторы Рино талантливы не меньше художников.

Лагуз — руна воды.

В центре храма, там, где когда-то, вечность назад, находился алтарь пятой богини, на полу мозаикой был выложен круг с изображением птицы в центре. Я опустился на колено и вычертил размашистый косой крест.

Руна Гебо. Дар и свобода. Дар свободы.

Мои губы беззвучно шевельнулись, повторяя слова присяги мертвым богам. Я — Страж пустой темницы. Лишенный предназначения. Свободный от всего.

«Для чего?» — спросил я у каменных истуканов. Спросил у единственной силы, перед которой имел обязательства. Мир одарил меня щедро, слишком щедро. И так ничего и не потребовал взамен.

Мужчине нужно дело. Я болен бездельем, болен своей бесконечной свободой. Куда бы ни пошел, я нигде не встречаю достойного сопротивления. Все дается слишком легко.

И все теряет смысл.

Я могу все, но ничего не хочу достаточно, чтобы стараться на пределе сил. И ни во что не верю, потому ни к чему не способен. Цинизм — самый страшный яд, он душит любые мечты на взлете.

Я стиснул зубы и вслух попросил у богов для себя дело по силам.

Свечи моргнули. Под куполом пронесся порыв ветра, захлопала крыльями встревоженная птица. На мгновение мне показалось, что я ощутил присутствие некой сущности…

Показалось.

Я встал, ощущая досаду. Глупо… как глупо. И стоило смеяться над Франческой лишь для того, чтобы пятнадцатью минутами позже умолять мертвецов о помощи?

В сущности, моя жизнь — ожившая мечта, это подтвердит любой вменяемый человек. Красота, сила, вечная молодость, богатство, могущество. Свобода творить что угодно, не считаясь с чужими желаниями. И все даром. Так какого риска я блажу и чего мне не хватает?

Накатившая неловкость погнала меня прочь из храма. Я так торопился, что забыл стереть свои художества. Подумав, решил не возвращаться. Пусть местным сплетникам и любителям страшных историй будет что обсудить длинными вечерами. Сделаю их жизнь немного увлекательнее и краше.

В спину ударил возмущенный крик черного стрижа. Я шагнул из святилища навстречу закату, и закат шагнул мне навстречу. В порыве еще по-летнему теплого сентябрьского ветра были заметны первые горькие нотки осени.

Intermedius

Птица

Он был здесь всегда. Или его никогда здесь не было.

В мире, где все непостоянно, слова «всегда» и «никогда» одинаково не имеют смысла.

Он не знал, кто он и откуда. Он даже не всегда сознавал себя как нечто целое, единое и отдельное от вещного мира, как не сознавал разницы между материей и идеей, но это не волновало. «Прошлое» и «будущее» были чужды и непостижимы. Единая точка на карте времени — «сейчас» — существовала, пересекаясь с точкой «здесь» на карте пространства, и он пребывал в этом пресечении в неизменном и совершенном покое.