За несколько стаканов крови - Игорь Мерцалов Страница 13

— Срок неопределенный? Чудно. Согласие обоюдное? Конечно, так я и думал. Взаимные претензии в общем порядке? Ах, господа, это так неосторожно… Однако как дивно выражается наш народ: хозяин — барин! «…В об-щем по-ряд…»

— Дико, говоришь? — сказал Хмурий Несмеянович и словно сорвался. Замечание молодого упыря неожиданно сильно задело его. — Нет, сынок, дико — это когда тебя предают, когда тебе нож в спину готовы те, с кем из одного котелка… с кем под пулями… А у меня, знаешь ли… Эй, хозяин! — обернулся он вдруг. — А ну, иди сюда!

Просак Порухович побледнел и, покачнувшись, схватился за стойку. Возглас Тучко привлек всеобщее внимание, даже домовые перестали поднимать стаканы в честь новых загорающихся крыш.

— Сударь! Я не…

— Иди сюда, сказал! Да поживее! Встань вот тут, — велел он, когда хозяин на ватных ногах доковылял до их столика.

Персефонию было тошно смотреть на них обоих, но отвернуться он почему-то не смог.

— Милостивый государь, только не надо больше…

— А ну, скажи этому щенку, что с твоим пальцем. Говори!

Нотариус Вралье отложил перо и приготовился слушать, хотя у него не было никаких оснований считать себя «щенком». Просак Порухович сглотнул и прошептал:

— Его милость изволили… отнять… отложить, так сказать…

— Отрубил топором на колоде для колки дров — вот что он сказать пытается. А за что, мил человек? Что, просто так, для удовольствия? Псих я, да? Или повод у меня был?

— Был, светлейший господин мой, был повод!

— Какой? Говори, а то вот щенок сомневается. Думает, я для развлечения тут… Да что ж ты молчишь, гадина подколодная? Когда тебе золотишко на стол выкладывали, небось язык ловчее ворочался?

— За предательство, милостивый государь, — выпалил Просак Порухович и наконец-то обратился к Персефонию: — Может, оно и новость для вас, сударь, да только это я на вас с господином трисветлым погоню навел. Бес попутал! Вот ровно затмение нашло, верите ли, господин упырь…

— Все слышали? — крикнул Тучко, повернувшись к залу. — Я доверился этому человеку, а он меня предал, навел убийц на мой след! Ну, что было с ним делать за это?

— Повесить! — не раздумывая, крикнул домовой Плюша.

— Рррасстрелять! — отозвался домовой, под чьей осиротевшей крышей произошла схватка с шестеркой герильясов.

— Исключено, господа! — заявил нотариус, будто все это обсуждение имело какой-то смысл. — Повешение предусматривается только за государственную измену, а расстрел возможен лишь по приговору военного трибунала.

— А как насчет мм… отложения части от тела? — весьма живо поинтересовался один из зомби.

— О, это тонкий вопрос! — загорелся нотариус. — Дело в том, что подобная мера наказания действительно существует в системе так называемых понятий, свод которых образует, так сказать, криминальное право. Однако тут возникает нюанс. — Он произнес это слово с наслаждением, с каким кот мог бы произнести «сметана». — Дело в том, что криминальным элементом вы, Хмурий Несмеянович, можете считаться только по законам империи, которые в независимом графстве не действуют…

Тучко поморщился, как будто у него разом заболело не менее трех зубов, и сказал, кивнув на Просака:

— Зато он-то у нас точно к криминальным элементам относится. Занимались бы вы делом, любезный Вралье.

— Я уже заканчиваю, — успокоил нотариус. — Итак, хотя в сравнении с предложенными вариантами означенная мера, несомненно, отличается повышенной гуманностью, отличаясь, вместе с тем, от простого словесного внушения повышенной эффективностью…

— Занимайтесь делом, господин Вралье, — чуть наклонившись вперед, посоветовал Тучко уже таким тоном, что нотариус вздрогнул и уткнулся в бумаги.

Однако ненадолго. Влюбленные фантомы, переглянувшись, вдруг поднялись, приблизились, и призрак мужчины, откашлявшись, произнес:

— Прошу прощения, что прерываю, господа, но знатоки права так редко посещают это заведение… Мы просто не можем упустить случай. Если позволите, я на минуту отвлеку уважаемого господина нотариуса?

— Слушаю, — вполглаза наблюдая за Тучко, разрешил Вралье.

— Бесконечно извиняюсь, что отрываю вас от дела, но мы бы хотели узнать, возможно ли судебное преследование для фантома отравителя?

— Фантом появляется в одной локации с жертвами? — спросил Вралье, не отрываясь от заполнения бланков.

— Видите ли, только изредка…

— Прецеденты есть. — Нотариус поднял голову, но наткнулся на холодный взгляд Тучко и сказал: — Обождите, я вас проконсультирую позже.

— Если только возможно, в пределах получаса, — попросил призрак барышни. — Нам скоро растворяться.

— Через пять минут, господа, через пять минут.

Вралье усиленно заскрипел пером по бумаге. Но его вновь прервали. Предводителю компании домовых приспичило задать вопрос, который не мог не найти отклика в душе знатока права.

— А вот ежели, скажем, у домового дом пожгли, да не случайно, а с намерением, чтобы потом землю скупить, то какое за это наказание возможно?

— Смотря по какому праву, — не выдержал Вралье и выпрямился. — Если по римскому…

— По разумному, — уточнил Плюша.

Вралье был готов разразиться лекцией, но Хмурий Несмеянович, повернувшись всем телом, весело попросил:

— В очередь, милостивые государи, в очередь! Дайте господину нотариусу спокойно работать. А ты, убогий, что глазами лупаешь? — спросил он у так и застывшего рядом Просака каким-то усталым тоном. — Скажи уж напоследок, в претензии ты на меня или нет.

— Да что вы, ваше вашество, да разве ж я не понимаю, да как бы я…

— Приятель, ты этак раньше состаришься, чем договоришь. Выражайся ясно и четко, по-уставному: так точно или никак нет.

— Да я… да нет же, никак!

— Свободен. Видишь, корнет, никаких претензий. Ах да, какой же ты корнет? «Сопливый интеллигентишко» было бы точнее, да слишком длинно.

Вралье крякнул, но продолжал писать. Персефоний промолчал. Тучко побарабанил пальцами по столу и вдруг сказал:

— Извини. Ты мне все-таки крепко помог, а я на тебя напускаюсь. Но ты пойми, меня уже воротит от всего, что творится вокруг, от всей этой глупости и подлости…

Персефоний снова промолчал. Он понял, что устал от этого человека. Не потому, что Хмурий Несмеянович плох — нет, даже если так, обвинять его у Персефония не было ни сил, ни желания. В конечном счете, жажду жизни трудно поставить в вину.

Но его неискоренимое презрение ко всем и всяческим законам и правилам было на самом деле утомительно. Даже странно, что Персефоний не разобрал этого раньше, а теперь он глядел на Тучко и видел перед собой человека, который сам для себя составил закон и весь мир меряет по нему, не спрашивая, есть ли другие мерки.