За несколько стаканов крови - Игорь Мерцалов Страница 12

Отставив недопитую кружку, он зашагал к выходу, чувствуя, как его обдают волны ненависти. Да что они тут, в уме повредились, что ли?

Порог он пересек чуть ли не бегом.

Свежесть ночи после задымленного зала была как ласковая рука на разгоряченном лбу. Однако что-то было не так в ночи — Персефоний сразу это почувствовал, и лишь потом ноздрей его коснулся запах гари и он увидел, что в дальнем конце предместья горят дома.

— Эва как занялось, — донесся до него голос колобка Кругляша.

— Сказать же надо этим-то… бедолагам! — ответил ему голос овинника Пруши.

— Думаю, они и так знают, — туманно заметил Кругляш. — Ох, зря меня хозяин не послушал, теперь такое будет…

— Вечно ты каркаешь…

Они с домовым стояли на крышке короба, поставленного, не иначе чтобы прикрыть дыру в стене конюшни, и наблюдали за пожаром поверх забора.

— Как видишь, прав оказываюсь! — отозвался домовой, сорвав верхушку росшей из-под короба травины и нервно закусив ее в углу рта. — Говорил я ему: не связывайся с ворьем, боком выйдет.

— Да можешь ты сказать, что с этим типом из брошенного дома, при чем тут палец и пожары?

Персефоний замер на середине двора.

— Пожары сами по себе, а палец — сам по себе. Никаких, конечно, дров Просак не колол. А просто пришел тот тип, выволок Просака из постели, оттащил на задний двор и оттяпал ему палец. По воровским законам.

Пруша чуть с короба не свалился.

— Это что еще за причуды?

— Воровские! У них, видишь ли, свой закон на все, и если что не так — клади сперва палец, а потом — голову. Уж в чем там хозяин провинился, не знаю, да и не важно это. Я ему с самого начала говорил: когда-нибудь обязательно влипнешь… Охти ж, помяни черта — он навстречь! — выругался домовой. — Идет.

— Кто идет?

— Любитель пальцев, чтоб ему самому какую часть так залюбили…

В предместье нарастал шум. Огонь, как видно, занялся считаные минуты назад, и лишь сейчас донеслись до «Трубочного зелья» крики и звон пожарного колокола. Расслышать шагов домовой, конечно, не мог, очевидно, угадать приближение Хмурия Несмеяновича ему помогло обостренное чутье.

Кругляш спрыгнул с короба, чтобы отправиться обратно, и вздрогнул, увидев Персефония. Он, конечно, знал, что Персефоний дневал под его крышей — и в одной комнате с «типом из брошенного дома». А молодой упырь стоял, не зная, куда глаза девать. Короткий рассказ домового звенел в ушах.

В это время в беззаботно распахнутые ворота въехала запряженная парой пегих крытая бричка или, вернее уж сказать, брика — внушительных размеров была повозка, прямо громадная. Пахло от нее медом. Из брики вышел озабоченный Хмурий Несмеянович, а за ним — пожилой эльфинит с гишпанской бородкой, с тросточкой и пухлой папкой под мышкой. Домовой и овинник тотчас испарились.

— Куда-то собрался? — вместо приветствия спросил Тучко у Персефония.

— В город. За другим упырем, как вы и просили.

— Дело стоящее. А полиции ты больше не опасаешься?

— Честному гражданину это не пристало. В крайнем случае они все равно позволят мне послать сообщение, и другой упырь у вас будет.

— Есть вариант получше, корнет, — сказал Тучко и, нервно оглянувшись на зарево, пояснил, кивнув на эльфинита: — Со мной нотариус. Идем внутрь, прямо сейчас оформим соглашение о коммерческом донорстве, и можешь ходить по улицам Лионеберге с бумажкой в кармане и спокойствием в душе.

Персефоний не сразу вник в услышанное. Перед глазами у него стояла повязка на руке Просака Поруховича с выступившими на ней красными пятнами, и это мешало сосредоточиться. Нотариус, по-видимому, как-то превратно понял его молчание и поспешил заверить:

— Честному гражданину честная бумага только на пользу. Честность, видите ли, нуждается в официальном подтверждении, желательно на гербовой бумаге с подписями и печатями. Незапротоколированная честность может вызвать сомнения, тогда как…

— Короче, идем, — приказным тоном произнес Хмурий Несмеянович, и Персефоний с нотариусом, невольно подтянувшись, последовали за ним.

Возница развернул экипаж, но со двора не тронулся.

Атмосфера в общем зале, несмотря на уход Персефония, накалилась еще больше. «Бедолаги», как верно угадал домовой Кругляш, что-то знали и, хотя уже увидели зарево пожара, ничуть этим не обеспокоились, а сосредоточенно пили горилку. Только один из них, Плюша, стоял у окна и комментировал:

— Вот и до моего добралось… За мою крышу, судари! — Он торжественно поднял стакан и влил в себя такую порцию огненной воды, что закашлялся.

— За крышу Плюши! — откликнулись за столом.

Остальные посетители оглядывались на странных домовых с недоумением, даже влюбленные фантомы бросали заинтересованные взгляды. А вот Просак Порухович, кажется, что-то заподозрил и отчетливо трепетал.

Трепет перешел в крупную дрожь, когда он увидел Хмурия Несмеяновича, но тот даже не посмотрел на хозяина, сразу прошел к дальнему столику, расположенному поблизости от двери, ведущей к гостевым покоям первого этажа, и подозвал сновавшую между столами кикимору:

— Дорогуша! Распорядись-ка принести сюда мой мешок и длинный сверток. А что, корнет, — обратился он к Персефонию, — насчет другого упыря ты серьезно?

— Конечно. Ведь я обещал.

— Хм… дела складываются так, что, кажется, мне нужно срочно уезжать. Если бы ты мог управиться, ну, скажем, за час… я был бы очень благодарен. Что-то ты сам на себя не похож, — заметил он.

— Хмурий Несмеянович, вам обязательно нужно было… — Персефоний не договорил, вспомнив про нотариуса, который умудрялся, сидя на расстоянии вытянутой руки, совершенно теряться в обстановке. — Я про палец.

— Ах, вот оно что. А что тебя, собственно, смущает?

— Это дико.

— А то, что Просак сделал, не дико? А, корнет?

— Не называйте меня так, Хмурий Несмеянович, — попросил Персефоний.

Тучко шутливо развел руками.

— Все-то тебе не нравится, как ни называй! Может, тебе больше по душе обращение «малышок»?

Персефоний почувствовал себя неуютно, вспомнив стальные пальцы Торкеса на своем горле.

— У меня имя есть.

— Ну так называй его скорее господину Вралье, и покончим с этой волокитой.

Персефоний назвался. Нотариус с закордонским именем Вралье раскрыл папку, вынул несколько бланков, снял с пояса чернильницу-непроливайку и принялся быстро строчить, периодически уточняя и тут же комментируя: