Серебряные змеи - Рошани Чокши Страница 12

Санкт-Петербург, Россия

Энрике потуже завязал шарф, как будто это могло защитить его от русской зимы. Снежинки кружились в воздухе, оставляя ледяные поцелуи на его шее. Город Санкт-Петербург колебался между старой и новой магией: электрические уличные лампы излучали золотой свет, и мосты изгибались, как распростертые крылья ангелов, но при этом тени казались слишком острыми, а зима пахла теплой медью, как засохшая кровь.

Энрике и Зофья шли вдоль Невы, которая блестела, словно черное зеркало. Огни роскошных домов на Английской набережной – одной из самых величественных улиц города – отражались на гладкой поверхности реки. Не потревоженное ветром, отражение в Неве выглядело так, словно в воде существовала другая, параллельная версия Петербурга.

Иногда Энрике верил в существование таких миров, созданных из решений, которых он не принял, из дорог, которыми он не последовал. Он посмотрел на воду, где покачивалось изображение другого, ледяного Санкт-Петербурга. Может, в том мире Тристан был жив. Может, они пили какао, делали смешную корону из мишуры для Северина и думали о том, как незаметно утащить с кухни бочку заграничного шампанского, предназначенную для ежегодной рождественской вечеринки в Эдеме. Может, Лайла не бросила выпечку, и Эдем все еще пах сахаром, а они с Зофьей сражались за лишний кусочек торта. Может, Северин не отказался от своего наследия, и тот, другой Энрике, был не только членом Илустрадос, но и любимцем Парижа, окруженным толпой почитателей, которые с восторгом ловили каждое его слово.

Может.

Неподалеку от них тяжелый бой часов Санкт-Петербурга пробил восемь часов вечера. На мгновение Энрике замер, а затем услышал этот звук: серебряный звон венчальных колокольчиков. Через два часа пара молодоженов в Соборе Казанской иконы Божией Матери и их свадебная процессия пронесется по этим улицам в запряженных экипажах. Значит, у них в запасе еще оставалось немного времени. В поместье антиквара их не ждали раньше четверти девятого, и прогулка была долгой. На втором ударе часов Энрике вздрогнул. Всего через час Северин и Лайла встретятся в Мариинском театре, чтобы подготовить ловушку для антиквара и заполучить Тескат-линзы. Энрике не хотел бы оказаться между Северином и Лайлой, даже если бы сам Господь пообещал ему прощение всех грехов и место в раю. Решив, что эти мысли можно счесть богохульство, он перекрестился.

Рядом с ним шагала Зофья.

На сегодняшний вечер она превратилась в худощавого молодого человека. Ее светлые волосы были убраны под широкую шляпу, ее изящная фигура скрывалась под пальто с толстой подкладкой, а небольшой рост девушки корректировался с помощью специальной обуви, которую она, конечно же, изобрела сама. Из нагрудного кармана пальто торчала накладная борода, которая, по словам Зофьи, слишком сильно чесалась, чтобы носить ее постоянно. В отличие от Энрике, она совсем не дрожала. Казалось, она наслаждалась холодом, словно он бежал по ее венам.

– Почему ты так на меня смотришь? – спросила Зофья.

– Мне нравится на тебя смотреть, – сказал Энрике, а затем, испугавшись, что это прозвучало странно, он добавил: – В том смысле, что ты выглядишь почти убедительно и я одобряю твой вид на эстетическом уровне.

– Почти убедительно, – повторила Зофья. – Чего мне не хватает?

Энрике указал на ее рот. Голос девушки выдавал ее с головой.

Зофья нахмурилась.

– Я так и знала. Должно быть, это передалось генетически, от моей матери, – она надула губы. – Я думала, что мои губы побледнеют от холода, но они всегда слишком красные.

Энрике открыл и закрыл рот, не в состоянии подобрать слова.

– Ты же это имел в виду? – спросила она.

– Я… да. Само собой.

Теперь, когда она об этом заговорила, он был просто обязан посмотреть. Теперь он думал о ее губах, красных, как зимнее яблоко, и о том, каковы они на вкус. Затем, осознав свои мысли, он потряс головой. Зофья тревожила его. Это ощущение подкралось к нему совсем неожиданно и накрыло его с головой в самое неподходящее время. Энрике заставил себя думать о Гипносе. Гипнос его понимал. Он понимал, каково это – жить с трещиной в душе, когда ты не знаешь, какая сторона возьмет вверх: испанская или филиппинская, колонизаторская или колонизированная. Сейчас их отношения сложно было назвать серьезными, и Энрике это устраивало, но он хотел большего. Он хотел, чтобы кто-то всегда искал его взглядом, заходя в комнату, смотрел ему в глаза, словно в них таились все секреты мира, и заканчивал за него предложения. Кто-то, с кем можно было бы разделить последний кусочек торта.