Дева и Змей - Наталья Игнатова Страница 11

— Ну?! — сказал Курт, отдирая от штанин приставшие репьи. Откуда в глухом лесу взялся репейник, интересовало его в последнюю очередь.

— Курт!

По краю пустыря, вдоль подножья холма легким галопом шел белый красивый конь. Он без напряжения нес двоих всадников, и один из них — одна (эти пепельные волосы Курт узнал бы и с куда большего расстояния) махала рукой:

— Курт! Ой, слава богу, что вы меня дождались!

Выразившись снова, крепко, но уже вполголоса, он пошел навстречу.

Когда Элис спрыгнула на землю, глаза у нее были такими виноватыми, что все упреки за неожиданное исчезновение умерли, не родившись. Курт лишь покачал головой. Бросил взгляд на ее спутника, судя по всему, того самого служителя муз, о коем шла речь за завтраком.

Тот спешиться не пожелал. Смотрел сверху вниз, с высоты седла. Действительно, как Элис и рассказывала: молодой, смазливый, черноглазый, весь в бирюльках, и коса до пояса. Не мужик, а черт знает что. Ногти накрашены…

— Мое имя Драхен, — обронил всадник. — Можно ли узнать ваше?

— Гюнхельд, — в тон ответил Курт.

— Один из многих. Который же именно?

— Курт Гюнхельд…

Заготовленная резкость примерзла к языку, стоило произнести свое имя. Драхен, не разжимая губ, улыбнулся:

— Прекрасно. В следующий раз, Курт Гюнхельд, будьте внимательнее, отправляясь на прогулку.

Белый конь с места взял галопом, только взлетела из-под копыт выбитая подковами земля.

— Ну и дела, — поймав взгляд Элис, Курт развел руками, — я даже не придумал, что ответить.

— А вам и не надо, — она поковыряла землю носком ботиночка, — вы сейчас должны по правилам винить во всем меня и получать таким образом психологическую разрядку.

— Что?!

— Ну, нет, так нет, — Элис лучезарно улыбнулась, — я ведь не настаиваю. Курт, ради бога, извините, что я так исчезла.

— Да ничего. То есть… чего, конечно, но что теперь-то? Домой пора. Вы хоть разобрались, какое отношение он имеет к развалинам?

— Нет, — она скорчила недоуменную гримаску, — вы знаете, я, кажется, еще больше запуталась. Курт, а вот если бы вам предложили выбор между сказкой и… нет, я даже не знаю, что вместо сказки. Между сказкой и ничем, как будто ничего не было — ни замка, ни загадок, — что бы вы выбрали?

— А почему я должен выбирать из чужих предложений? — удивился он. — Разве нельзя поискать самому?

— Ого, — с уважением заметила Элис, одновременно поддавай ногой по лежащему на дороге камешку, — это называется мужской взгляд на проблему.

Курт пожал плечами:

— Знаете что, — камешек отлетел метра на два, и оба, не сговариваясь, ускорили шаги, — сегодня днем мне будет не до того, — он успел чуть раньше, камешек вновь взлетел в воздух, и Элис досадливо фыркнула, — а вот вечером я зайду к вам, и вы мне все расскажете. В подробностях.

На этот раз она вцепилась в его рукав, сделала подсечку, и вновь сама поддала по камешку. Тот, кувыркаясь, отлетел в кювет.

— А это удобно? — Элис сдула упавшие на лоб волосы. — Что скажет ваша мама?

— Ну, что она скажет? Скажет, все правильно. Мало ли какая помощь может вам понадобиться. Дом-то нежилой.

— Может быть, вы вместе с мамой придете? Я пирог испеку.

— А, ну да, — Курт понял, — “неудобно” — это вы имели в виду, что холостой мужчина к незамужней девушке. Да еще вечером. Ладно, я приду с мамой. Это ваша машина во дворе?

Ворота дома номер шестьдесят пять были раскрыты, на подъездной дорожке Элис увидела свой бежево-серый “Ситроен”.

— DS-19, — с оттенком зависти определил Курт, — разве патриотично ездить на европейских машинах.

— Это подарок, — объяснила Элис, — к тому же, он очень женственный.

Из гаража выглянул и пошел им навстречу пожилой дядечка, лысый, как репка.

— Фройляйн Ластхоп? — он улыбнулся, демонстрируя желтоватые зубы. — И сам господин Гюнхельд! Я Хегель, — он сунул Курту широкую мозолистую ладонь, — хозяйка моя в доме, — это уже снова к Элис. — Вы ступайте, она вам все расскажет, покажет. В гараже я прибрал. Если что нужно будет, или чего, хозяйка вам и телефон даст, и адрес, вы звоните хоть ночью, хоть днем, приходите. А так, дом в порядке. Камин есть. Веранда…

— Я пойду, — Элис подняла взгляд на Курта, — вечером жду вас с матушкой в гости.

— До вечера, — кивнул Курт.

И направился домой, размышляя, что бы могло означать “сам господин Гюнхельд”.

* * *

Роберт Гюнхельд, офицер моторизованной дивизии СС “Дас Рейх”, был гауптштурмфюрером на тот момент, когда он познакомился с Варечкой Синициной.

Работу Варечки курировал Тимашков из 2-го отдела НКВД. Работу Гюнхельда, безусловно, тоже кто-то курировал. Но все, что Роберт знал об этом, умерло вместе с ним.

К тому дню, как его расстреляли за измену Рейху, Роберт Гюнхельд стал уже штурмбаннфюрером, успел жениться на фольксдойче Синициной, и оставил жене и годовалому сыну завещание, по которому им отходило немалое движимое и недвижимое имущество. Однако понадобилось установить в Германии монархию, навести железный порядок на ее землях, под корень истребить последних нацистских выползней, прежде чем богатства, отнятые Третьим Рейхом вернулись к законным хозяевам. Возможно, если бы Варвара Гюнхельд, вернувшаяся на землю предков вместе с отступающей немецкой армией, так и осталась в Германии, чиновно-бумажная волокита завершилась поскорее. Но разведчицу отозвали в Москву: управление нашло для нее дела более важные, чем работа в перекраиваемой по новой мерке побежденной стране.

Курт был только рад, что в свое время судьба матери сложилась именно так, а не иначе. В результате ему, родившемуся в фашистской Германии, до пяти лет прожившему в Германии заново рождающейся, вырасти довелось все же в СССР. И сам он до мозга костей был человеком советским, гражданином страны с героическим прошлым, великим настоящем и фантастическим будущем.

Отца своего, коммуниста и романтика, Курт любил, хоть и знал только по фотографиям. И, наверное, если бы Роберт Гюнхельд не служил в ГРУ, не боролся с фашизмом, а действительно был офицером-эсэсовцем, Курт любил его не меньше: отец есть отец, и кровь, как известно, не водица. Однако, кроме любви, питал Курт к отцу еще и благодарность, и глубокое уважение. После смерти штурмбаннфюрера Гюнхельда, жене его, жене офицера-изменника, партизанской связной, не было предъявлено никаких обвинений. И до самого конца войны, до Победы, никто так и не заподозрил Варвару Гюнхельд в работе на Советский Союз.

Курт с полным правом мог гордиться отцом. И он гордился. Но даже он никогда не отзывался об отце с таким почтением, с каким вспоминали Роберта Гюнхельда собравшиеся в доме у церкви многочисленные гости.