Горе мертвого короля - Жан-Клод Мурлева Страница 10

— Мне это не показалось.

— Будь по-твоему, — с некоторой заминкой согласился Кетиль, — все равно, расскажи нам, что тогда произошло.

Алекс прочистил горло. В этом зале, привычном к звучным, уверенным речам, его слабый детский голос был таким тоненьким и хрупким среди всеобщего безмолвия.

— Король, ну, то есть призрак короля, он сел на своем каменном ложе и заговорил со мной.

— Да, твой отец нам говорил. Мы бы хотели знать точно, какие именно слова произнес король. Мог бы ты их повторить?

— Ну да.

— Очень хорошо. Тогда скажи.

— Он сказал: «Берегись огня. Огня, который сжигает». Вот как он сказал. Мне еще даже смешно стало.

— Да, твой отец и об этом рассказывал. Но ты сказал ему еще кое-что, когда он за тобой пришел. Вспомни-ка.

— Не помню.

— Помнишь, Алекс. Король, когда говорил, обращался к тебе?

— А! Нет! Он думал, что говорит с Бриско.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что он называл меня Бриско.

— Понятно. А ты не вывел его из заблуждения?

— Нет, потому что у меня не получалось заговорить. Губы замерзли. Он так и называл меня все время — Бриско.

На имени брата у него вдруг вырвалось короткое рыдание, вроде всхлипа, похожее на стон. У всех комок подступил к горлу, и Кетиль не сразу заговорил снова:

— Скажи мне, Алекс, король называл тебя еще как-нибудь, кроме Бриско? Я имею в виду, какими-нибудь другими словами. Вспомни хорошенько, это очень важно.

Алекс не понимал, чего ждет от него дядя.

— Нет, — сказал он, — он говорил только Бриско, больше ничего.

Кетиль подождал еще несколько секунд в надежде, что Алекс, может быть, вспомнит, но, не дождавшись ничего, продолжил:

— Ладно. А король предостерегал тебя еще от чего-нибудь, кроме огня?

— Нет. Он сказал только про огонь. Я просил его объяснить попонятнее, но он слишком устал.

— Устал?

— Да, он выглядел совсем обессилевшим. Это же естественно. Выйти из своего тела ведь очень трудно… ну, мне так кажется.

Многие члены Совета поймали себя на том, что согласно кивают, едва ли сознавая комизм ситуации. Они, политические лидеры, на важнейшем заседании Совета слушают десятилетнего мальчика, объясняющего, как трудно призраку выйти из своего тела, и что же? Они кивают без тени улыбки.

— И последнее, а потом мы тебя отпустим, — продолжил Кетиль. — Вернемся к белокурой даме из Королевской библиотеки.

Алекс весь напрягся. У него сводило живот всякий раз, как он вспоминал эту женщину. Ее нездешняя красота, ее жестокость и трагический исход этой встречи — все отзывалось в нем невыносимой горечью, а пуще всего мучительное сожаление о том, что он ничего не сделал, чтобы отвратить беду.

— Я про нее уже все рассказал… — промямлил он, надеясь, что, может, этим и обойдется.

— Да, конечно. Но я хотел бы, чтоб ты как можно подробней вспомнил один момент. После этого, даю слово, мы оставим тебя в покое.

— Ладно.

— Ты говорил, что эта дама разглядывала ваши руки, так ведь?

— Да, линии на ладонях, чтобы посмотреть, кто из нас самый везучий.

— Пожалуйста, Алекс, сделай еще одно усилие и расскажи нам, как это было.

Мальчик набрал побольше воздуха и постарался вспомнить.

— Сперва она смотрела мою руку и сказала…

— Что сказала?

Он замялся. В других обстоятельствах он, конечно, не решился бы повторить слова той женщины, но в странном сне наяву, в котором он жил последние два дня, это его почти не смущало.

— Она предсказала мне «великую, прекрасную, долгую-долгую любовь», — потупясь, тихо сказал он.

Впервые за все это время по лицам собравшихся пробежало что-то вроде улыбки.

— А Бриско? Ему она что сказала?

— Почти ничего.

— Почти ничего?

— Ну да. Потому что мы как раз подъехали к концу галереи, и потом, она что-то увидела у него на руке, что-то такое, от чего она стала прямо сама не своя, но я не знаю, что это было.

Воцарилось молчание. Бьорн Йоханссон, сидевший рядом с сыном, почувствовал, что все взгляды обратились на него. «Вот оно, — подумал он, — десять лет хранить тайну, а прошлое все равно рано или поздно настигнет…»

После похорон короля он сделал то, что почитал своим долгом в этот тревожный момент: довел до сведения своих друзей по Совету «видение» Алекса и загробное предостережение старого короля. Он был человеком разумным и уважаемым. Его выслушали и не отмахнулись, как от сумасшедшего. Не забыл он и упомянуть, что король обращался не к кому-нибудь, а именно к Бриско. И вот, всего через несколько дней Бриско был похищен той белокурой женщиной… Как тут не усмотреть связи? Оставалось открыть тайну, столь бережно хранимую до сих пор, — о появлении Бриско у них, Йоханссонов, в ту давнюю зимнюю ночь. Но он не ощущал в себе ни силы открыть ее прямо сейчас, ни права сделать это без согласия Сельмы. А главное, был Алекс — Алекс, сидящий тут, рядом, которому уже пришлось пережить более чем достаточно.

— Я тоже не знаю, — сказал он, опережая вопрос, который вертелся у всех на языке. — Не знаю. Мы с Сельмой, правда, сразу заметили кое-что на ладошке Бриско, но я, право, не представляю…

— Что вы заметили, Бьорн?

— Ну, как бы это сказать… у Бриско всю жизнь на ладони этакая метка, что ли, у основания большого пальца.

— Метка?

— Да, похожая на шрам от ожога, в виде креста.

Снова воцарилось молчание, вскоре нарушенное мягким ровным голосом одной из советниц, сидевшей через стол от них:

— Эта метка была у него с рождения?

Спохватившись, она тут же поправилась:

— Она у него с рождения?

Бьорн был в замешательстве. Никогда ему и в голову не приходило солгать в Совете — ни разу за все двенадцать лет, что он в нем состоял. Ему вспомнилась клятва, которую он приносил в этом зале в день своего посвящения. Громким голосом, стоя перед всем Советом, он обещал тогда, что не будет ни «умышленно лгать» в этих стенах, ни «умышленно утаивать то, что может затрагивать общие интересы».

— Ты слышал вопрос? — мягко, но настойчиво окликнул его Кетиль.

— Слышал, — отозвался Бьорн и решил сказать правду.

Откуда ему знать, родился Бриско с этой меткой или кто-то пометил его сразу после рождения?

— Я не знаю… — выговорил он и почувствовал, как давят на него удивленные взгляды советников. — Я… я не присутствовал при его рождении.

— Сельма-то должна знать, — сказала женщина по другую сторону стола.