Затерянная долина Искандера - Роберт Говард Страница 10

Хуньяди стоял в стороне и сосредоточенно что-то искал на поясе. У него тоже закончились патроны.

— Мы столько раз стреляли друг в друга, Густав! — крикнул Гордон. — И оба до сих пор живы. Может быть, холодная сталь решит наш спор?

С коротким смешком Хуньяди выхватил из ножен саблю, и сталь ярко сверкнула в лучах утреннего солнца. Потомок древнего мадьярского рода, он был гибким и вертким, как пума, а быстрые глаза и жестко очерченный рот делали этого высокого венгра еще больше похожим на хищника.

— Ставлю свою жизнь против небольшого пакета документов, Аль-Борак!

Ответом ему был звон клинков.

Казалось, ни Гордон, ни его противник не заметили, что сражение, которое еще минуту назад бушевало с неистовой силой, вдруг прекратилось. Стало тихо, воины расступились. Тяжело дыша, опустив окровавленные клинки, они наблюдали за поединком своих предводителей.

Кривые мечи сверкали на солнце, встречались и разлетались в стороны, снова встречались и терлись друг о друга, подобно живым существам.

Про Аль-Борака говорили: его рука тверже стали, глаз острее, чем у сокола, тело движется со скоростью мысли, и сам он — оружие более грозное, чем его отточенный клинок. Сейчас он встретил достойного противника. Ибо Густав Хуньяди, которого знали под разными именами, никак не связанными между собой, научился всему, чего достигли люди в мастерстве владения клинком. Он обучался у наставников Европы и Азии, а хитрости и жестокости дикаря научился в смертельных схватках в забытых уголках земли.

Наверно, так будет гласить легенда, которую пока еще никто не сложил.

Венгр был выше Гордона, а его рука длиннее. Снова и снова его клинок проходил в полудюйме от горла американца, а после одного из выпадов по запястью Гордона побежала алая струйка. Оба молчали: слова излишни, когда говорят клинки. Тишину нарушали лишь топот ног, свист клинков, рассекающих воздух, и тяжелое дыхание. Гордон чувствовал, что теряет силы: за последние сутки это была третья схватка. Ноги начинали слабеть, в глазах темнело. Словно сквозь туман он увидел победную улыбку на тонких губах Хуньяди… И сделал последний выпад — скорее отчаянный, чем решительный. Так умирающий волк делает прыжок, чтобы вцепиться в горло противнику. Клинок словно ожил, метнувшись вперед, — и пригвоздил венгра к земле.

Гордон стоял, опираясь на рукоять сабли, словно на трость, уже не в силах пошевельнуться.

Веки Хуньяди дрогнули. Венгр поднял горящие глаза на победителя, и улыбка на его губах стала жуткой.

— Слава повелительнице истинных авантюристов! — прошептал он сквозь кровь, наполнившую его рот. — Слава госпоже Смерти!

Потом его голова запрокинулась, и он затих, неподвижно глядя в небо. Лишь по пепельно-бледному лицу, вытекая изо рта, бежала тонкая струйка крови.

Афганцы стали отступать. Они еще не потерпели поражение, но были сломлены, подобно стае волков, оставшейся без вожака. Потом очнулись воины Аталуса. С победным криком они устремились за незадачливыми завоевателями, которые бросились кто куда, даже не пытаясь сопротивляться. Те немногие, кого не настигли клинки потомков Искандера, зарекутся близко подходить к затерянной долине.

Гордон наконец-то выпрямился. Сквозь расплывчатую дымку он увидел Бардилиса, заляпанного кровью, но возбужденного и счастливого. Юноша подставил ему плечо — весьма кстати. Американцу вовсе не хотелось упасть и потерять сознание на глазах у всех. Он вытер со лба пот и кровь, потом сунул руку под одежду и коснулся заветного пакета. Из-за этих бумаг, завернутых в промасленный шелк, погибло так много людей… но погибнут еще многие, в том числе и те, кто не в состоянии постоять за себя, — если они не будут доставлены по месту назначения.

Бардилис что-то прошептал. Американец не разобрал слов, но поднял голову и увидел царя Птолемея, который неторопливо направлялся в их сторону. Похоже, граждане Аталуса будут еще долго вспоминать о том поединке во дворце, глядя на своего правителя. Лицо Птолемея опухло, один глаз заплыл. Царь решительно шел вперед, перешагивая через трупы, устилающие долину. Одну руку он держал за спиной.

Бардилис сжал рукоять своего клинка, но Птолемей заметил это движение, и на его разбитых губах появилась лукавая улыбка.

— Я пришел с миром, Аль-Борак, — спокойно сказал он. — Человек, способный сражаться так, как сражался ты, — не колдун, не вор и не убийца. А я не глупец, чтобы ненавидеть того, кто победил меня в честной схватке и спас мое царство, пока я лежал без чувств. Ты пожмешь мне руку?

Гордон без колебаний сжал его огромную пятерню. Видит бог, он испытывал самые лучшие чувства к этому великану, которого с радостью назвал другом. Ведь его единственным недостатком было тщеславие.

— Я очнулся слишком поздно, чтобы присоединиться к битве, — продолжал Птолемей. — И застал лишь самый конец. Но одного из этих шакалов я все-таки убил. Нет, конечно, не шакала. Скорее, крысу, которая завелась во дворце.

И бросил к ногам Гордона то, что до сих пор прятал за спиной. Это была голова Абдуллы. На мертвом лице таджика застыла гримаса ужаса, словно в последний миг он увидел саму Смерть.

Птолемей посмотрел в сторону ущелья, где его воины все еще преследовали уцелевших афганцев.

— Ты останешься в Аталусе и станешь моим братом, как и братом Бардилиса, Аль-Борак?

— Благодарю тебя, царь, — ответил Гордон.

— Я должен вернуться к своему народу. Правда, меня ждет долгий путь… Я воспользуюсь твоим гостеприимством, но через несколько дней мне придется вас покинуть. Единственное, чего я прошу от граждан Аталуса, — это немного еды в дорогу. И еще: чтобы они всегда оставались такими же верными и отважными, как их предки.