Танго втроем - Ирина Шайлина Страница 9

О, какое это было нежное и смешное чувство! И какими мы были глупыми! Я, тепличный цветок, и он, слишком робкий и романтичный, для того чтобы настаивать, упорствовать. Наш максимум – прогулки за руку. И бабочки в животе, и легкость, и предчувствие поцелуя, который так и не произошёл. Но мальчик в памяти остался, наверное, навсегда. Такой же чистый, как и все воспоминания о моей юности. Потом я часто думала, как бы сложилась жизнь, если бы мы оба были смелее? Возможно, я так и жила бы в маленьком городке, затерянном на просторах России, вышла бы замуж за своего мальчика, родила бы ему детей, которые росли бы в такой же любви, как и я. Мы выплачивали бы ипотеку, ездили летом на дачу, один раз в год – на море. И я бы не знала, какой грязной бывает жизнь, какой жестокой.

Но случилось то, что случилось. Через год после смерти бабушки в нашу маленькую семью пришёл рак. Обрушился, подобно лавине, сметая все на своём пути. И стало не до мальчика. Я боялась уйти из дома, а вернувшись, увидеть, что мама умерла. Мне было важно проводить рядом с ней каждую минуту. Словно я пыталась накопить материнской любви впрок, чтобы на всю жизнь хватило. Мама угасала, лечение не подарило нам даже ремиссии. Я бросила ходить на занятия, проводила все дни дома. Тогда я даже не задумывалась, откуда у нас деньги. Я ещё ни разу не работала и признаюсь – даже не задумывалась, на какие средства мы живем, хотя мама уже не работала, а её пенсия и моя стипендия – слёзы. Вот тогда все и открылось.

– Вера, – позвала меня мама.

Я была на кухне, варила бульон, мама уже с трудом принимала пищу. Госпитализация бы её не спасла, это понимали все. Поэтому стремились провести эти последние дни вместе, два раза в день встречая врачей. Сильных обезболивающих на руки не выдавали, но бригада из хосписа приезжала по первому зову, за что я им до сих пор благодарна.

Я услышала её голос, не смотря на то что он был очень тих и слаб. Я была вся заточена на то, чтобы слышать любой шорох, нарушающий тишину нашей квартиры. Убавила конфорку под кастрюлькой. Готовить я тоже начала впервые этим летом и взялась за это дело со всем энтузиазмом и упорством. Мне не хотелось кормить маму, как придётся.

– Да?

Я вошла в комнату, посмотрела на маму. От сильной и весёлой женщины осталась одна тень. Было горько и больно. А самое страшное – безвыходно.

– Садись, – мама похлопала по постели рядом с собой. Я послушно присела. – Я скоро умру.

– Мама! – попыталась возразить я, но замолчала, увидев её горькую улыбку.

– Я и так получила от жизни больше, чем мечтала. У меня есть ты. Конечно, мне хотелось бы видеть тебя счастливой, выдать замуж, нянчить внуков… Но не судьба. Я рада уже тому, что дожила до твоего совершеннолетия. И я знаю, что у тебя есть жильё, есть некоторые сбережения на счёту, есть… отец.

– Что?

– Да, дочка, – мама замолчала, может, вспоминая, а может, подбирая слова. А во мне сотни вопросов. Как так? Отец? Для меня это нечто из фантастики, неприменимое ко мне слово вообще. – Я бы сказала, что это было ошибкой, но это было лучшим, что случилось в моей жизни. Ведь у меня появилась ты. Но твой отец жил в другом городе и был… женат. Но все эти годы он ежемесячно переводил деньги на мой счёт. А вчера я ему позвонила. Он обещал, что не бросит тебя.

Я хотела знать все. Как его зовут, сколько ему лет, есть ли у меня братья и сестры.  Но мама утомилась, расспрашивать её было бы жестоко. А через одиннадцать дней её не стало. Я сидела одна, в пустой квартире – маму увезли. Смотрела в одну точку и даже не плакала, сил не было. Впереди были похороны. Впереди была целая жизнь, которая мне тогда казалась беспросветным мраком. Правильно, кстати, казалась.

И вот тогда в дверь позвонили. За дверью стоял тот, кто поспособствовал моему появлению на свет, а также оправдывал наличие у меня отчества. Папа. Я так и не смогла его так называть. Красивый взрослый мужик с такими же глазами, как у меня, казался невероятно чужим. От него пахло хорошим парфюмом, большими деньгами и жестокостью. Её я от него так и не увидела, но всегда чувствовала и боялась переходить грань, за которой он перестанет быть вежливым незнакомцем.

Маму похоронили, кошек раздали соседям, а меня увезли. В большой город и к другой жизни.

Я не знаю, где была жена, о которой говорила мама. Может, умерла, а может, они просто развелись. Отец жил в большом доме совершенно одиноко. У него был взрослый сын, появляющийся редко и пугающий меня так же, как и отец. Мои глаза на чужом лице казались страшными и жестокими.

Многочисленная прислуга, смотрящая за домом, очень быстро поняла, что я не могу сказать поперёк и слова. Меня не слушали, меня не видели в упор. Почти все своё время я проводила, забившись в свою комнату, чувствуя себя долбаной Золушкой, только без мешка пшена. Если я не выходила есть, никто этого даже не замечал. Я проваливалась в депрессию и не знала, как можно жить дальше вот так, совершенно никому не нужной. Отец, если натыкался на меня взглядом, смотрел недоуменно, словно пытаясь вспомнить, кто я такая и что вообще здесь делаю. Я медленно сходила с ума и мечтала залезть в петлю. Надеялась, что есть загробная жизнь, а там мама, бабушка, покой… Потом вспоминала, что самоубийцы попадают в ад, и снова терпела. Жила. Так прошёл почти год. Мучительный, долгий, невыносимый. А потом папа придумал, что со мной делать. Ненужную дочку можно выдать замуж, и пусть с ней мучается муж. Но это…уже совсем другая история.

Это все было давно. Так давно, что казалось – вечность прошла. Паршивая такая вечность. Которая привела меня в эту бетонную коробку под землёй. Стылую, безнадежную.  Я замерзла так, что начинала дрожать всем телом и стучать зубами. И не верилось, что там, наверху, лето, море плещется о сваи причала.

Я то проваливалась в сон, то просыпалась от холода. Порой не могла разобрать, где сон, а где явь. Видела Даньку на руках у мамы и глупо порадовалась, понимая, что это сон, глюк, мираж. Порадовалась, что мама все же понянчила внука. Что Даньке там не одиноко и не страшно. Это на мне грехов, что блох на собаке бродячей, а дети – они чистые, они попадают в рай. В конце концов, усталость и недосып последних дней победили, я уснула крепко, без сновидений. А когда проснулась, болел не только копчик, болело все тело – бетонная плита не самое удобное ложе. Все так же светила лампочка над потолком, в узкое оконце заглядывал серый рассвет. Я очень пожалела о своём пробуждении. Сейчас надо тянуть время, думать о чем-то, ходить из угла в угол, пытаясь согреться, слушать, раздадутся ли в коридоре шаги раскаявшегося Александра.

Не раздались. И Игнат наверняка погиб. И ищет меня полиция, как главную негодницу, посмевшую поднять руку на инвалида. Я застонала. Боже, боже, ну вот за что мне все это? Есть ли предел посылаемым мне испытаниям? А если нет, какой смысл жить? Я уже давно не та девочка, что боялась ада. Теперь-то я понимаю, что он тут. 

Пожалуй, будь у меня верёвка и табуретка, мои мучения закончились бы прямо этим холодным сырым утром. Но ни того, ни другого не имелось. Конечно, я слышала об умельцах, которые могут сделать это с помощью пояса от халата и дверной ручки, но, пожалуй, я не до такой степени отчаялась. Мысли мыслями, но к полудню я в который раз решила жить. Этому очень поспособствовало то, что тучи разошлись, а на улице, судя по всему, стояла жара, и у меня стало относительно тепло. Скорее, не так холодно.